Присев у ручья на корточки, он сначала напился, затем достал из чехла фляжку, опустил ее в воду.
— Как водичка, друже? — прозвучало за спиной.
Капитан даже не вздрогнул. Подождал, когда фляжка наполнится доверху, завинтил крышку и лишь после этого повернул голову на звук голоса. Оцепив его полукругом, среди ельника стояли трое. Он не рассмотрел ни их одежды, ни лиц, ни поз. Потому что взгляд опытного контрразведчика сразу остановился на самом важном для себя: немецких автоматах, направленных на него, и оуновских трезубах на мазепинках незнакомцев.
Поручник ждал капитана Дробота. Знал, что тот с минуты на минуту должен прибыть от коменданта, чтобы лично проинструктировать очередную поисковую группу, отправляющуюся в горы. Коротая время, Юзеф сидел в десятке шагов от разведчиков и от нечего делать прислушивался к их разговору. Говорил, собственно, один: тот самый красивый, с нагловатыми глазами сержант, что сопровождал поручника к аковцам.
— До войны я жил припеваючи, особливо когда освоил интеллигентскую профессию — парикмахерское дело. Кто самый уважаемый человек в станице? Шофер и парикмахер. А ежели парикмахер к тому же дамский — цены ему нет. Может, поначалу был я мастером неважнецким, зато сразу усвоил главное: волосы у бабы длинные, а ум короткий. Неважно, що ты ей на голове сварганишь: скирду, воронье гнездо, болотную кочку або Вавилонскую башню, важно убедить ее, що уходит она от тебя писаной-расписаной красавицей, а потому ей теперь от чужих мужиков отбою не будет. Поскольку язык у меня с детства был подвешен на своем месте, то заливать своим клиенткам мозги патокой для меня особого труда не составляло. А ежели бабенку еще будто ненароком погладить, где требуется, або ущипнуть, где ей хочется, слыть тебе первостатейным умельцем-парикмахером. Словом, вскорости преуспел я в своем деле, як никто другой. И слава о моих талантах гуляла по всем хуторам от Петропавловской до Курганной. — Глаза сержанта масляно заблестели, он облизал губы. — Ах, каким уважаемым человеком я был!
— А жениться так и не женился? — полюбопытствовал один из слушателей.
Выговор местного карпатского уроженца заставил Юзефа глянуть в его сторону. Василий Горобец, начальник отряда самообороны из крупного украинского села Крышталевичи! Рядом с ним несколько его хлопцев-боевиков. В маскхалатах, с немецкими автоматами и гранатами, с длинными ножами в самодельных ножнах из сыромятной кожи. На голове у Горобца казачья кубанка с красноармейской звездой, у его подчиненных — высокие меховые шапки с красно-голубыми ленточками. Ай да капитан! С такими проводниками его разведчикам сам черт не брат!
Сержант весело подмигнул Горобцу.
— А как сам мыслишь? Имел ли я на женитьбу гражданское право? Человек, он кто? Существо общественное… Так мог ли я обидеть женское общество целого района и уделять внимание лишь своей жене?
— Как это ты при таких талантах в строю очутился? — спросил Горобец. — Добрые парикмахеры и на войне на вес золота…
— Я казак, друже. А у нас стародавний закон: кем бы ты ни был в мирной жизни: швец, жнец, хлебороб або парикмахер, в военное лихолетье садись на коня и с шашкой в руках защищай Родину от ворога. Потому я и оказался на вторую неделю войны добровольцем в боевом строю. В кавалерию не попал, а в артиллерии местечко для меня нашлось. Угодил я в противотанкисты, наводчиком к пушке-сорокапятке. Не слыхивал о такой? Неказистая на вид, но дюже злая для танка штуковина… Ее у нас звали «Смерть врагу, конец расчету». Дрался я, как исстари подобает казаку, вскоре стал ефрейтором и командиром расчета. А между боями не забывал о былом ремесле: почитай, вся батарея моими клиентами была…
— А как, сержант, ты в разведке очутился? — снова подал голос Горобец. — Был пушкарем-противотанкистом, стал пластуном-разведчиком.
— После боя под Сталинградом я полгода провалялся по госпиталям, потом получил отпуск на родину, и в первый же день явился в штаб ближайшего пластунского полка. «Так, мол, и так, потомственный кубанский казак Юрко, по трагическому недоразумению очутившийся в пушкарях, просит принять его добровольцем в милую его казачьему сердцу пластунскую дивизию». Начштаба, простецкий казачина из бывших старорежимных хорунжих, полистал мои справки-бумажки и говорит: «Уж больно у тебя, ефрейтор, глазищи наглые и довоенная квалификация серьезная, щоб в артиллерии свой талант губить. Разведка — вот твое настоящее место… Станичных баб и девок обманывал? Обманывал. А немца обмануть куда легче, чем иную нашу молодуху… Бритвой владеешь как ложкой? Значит, кинжалом и штыком будешь действовать не хуже… В противотанкистах при сорокапятке танк на пистолетный выстрел подпускать научился? С такими нервами и выдержкой в разведке шваба смело к себе на шаг подпустишь и живьем его возьмешь. Быть тебе, ефрейтор, разведчиком и героем, каких Кубань еще не видывала»… Мудрым человеком тот начштаба оказался, как в воду тогда глядел, ничуть во мне не ошибся…