Я молчу, не зная, что сказать, только ощущаю, что внутри будто вылилась кислота.
- А твоя мама?
- Умерла, когда мне было одиннадцать.
Стася застыла, как статуя, а я даже не могу пошевелиться. Понимаю, что нужно как-то приласкать ее, проявить участие, но что-то удерживает меня на месте.
Она вдруг вскидывает глаза.
- А подругу мою помнишь, Янку?
В голосе Стаси сквозит что-то новое. Я киваю.
- Да, помню.
Ее губы растягиваются в улыбке, а глаза начинают подозрительно блестеть. Вот что это за странная интонация. Слезы.
- Тогда, когда я сбежала первый раз, я попросила ее помочь, и в итоге она предала меня. Продала Воронину. Я была беременна, и потеряла ребенка.
Слезы переполняют черту нижних век, проливаются по щекам, оставляя мокрые дорожки на щеках. Стася вытирает лицо ладонями, отворачивается. Меня, наконец, оставляет странный ступор, я делаю шаг, прижимаю ее к себе. Слышу сдавленный всхлип, чувствую, как она обхватывает мои руки своими, цепляется за них, как за спасательный круг, и осознание того, что я чувствую, чуть не сбивает меня с ног.
Это не любовь.
Это ужас.
Сейчас она стоит тут, изливает мне душу, рассказывает о самом страшном в ее жизни так откровенно, будто (не будто) я ее самый близкий человек, вместо того, чтобы быть сейчас на пути к как можно дальше. От человека, который в буквальном смысле убивает тех, кто встает на его пути. И это заставляет меня похолодеть изнутри.
Господи, что мы наделали. Можно ли быть такими глупыми? Два одиночки, которые пошли на огоньки друг друга, просто пытаясь согреться. Что я наделал? Думал ли я, что в итоге случится вот это?
Как я мог предположить? Когда я ехал в дом Воронина, конечно же, я знал, что он женат, но «жена Воронина» было для меня таким же абстрактным понятием, как «президент Бельгии». То есть я знал, что она существует, но кто она, что за человек – мне было решительно неинтересно.
Собственно, первое впечатление абсолютно не изменило мое отношение. Анастасия Ивановна, хозяйка дома, казалась ходячей оболочкой, живой куклой – красивой, безэмоциональной, и полой изнутри, как манекен. Манекен, манекенщица – однокоренные слова. Почему я вообще решил, что она модель? Наверное, из-за знакомого лица. Судя по тому, что рассказала Стася, никакой моделью она не работала, у нее просто не было на это времени. Из дома отца – в дом мужа. На вышитые подушки, под замок. Царевна и незаконно отжатые полцарства в качестве приданого.
И вот Анастасия Ивановна сбросила свою лягушачью шкурку, и оказалась Стасей. Живой, решительной, сильной, нежной. Надломленной, обиженной, но не сдающейся.
Она потеряла ребенка. Она хотела стать матерью. Мысль об этом заставляет меня прижать ее крепче к себе, будто в попытке оградить от всех горестей этого мира. Мысль о ребенке, о беременной Стасе, обдает меня изнутри кипятком.
Воображение несется вперед взмыленным жеребцом. Она, я, наше «вместе». Семья, дети, конец одиночеству, конец отчуждению. Мы могли бы просто… Просто, да не просто.
Воронин стоит между нами, нависает, подобно черной тени.
Убить его, что ли?
И снова вернуться в тюрьму? Придушить его голыми руками я бы смог, причем с радостью, но это не выход. А организовать все так, чтобы на меня не вышли, я бы точно не смог. Я не убийца. Первый раз говорю об этом с сожалением.
Стася давно стоит неподвижно, замирает, прижавшись ко мне. Слезы уже иссякли, и она просто дышит, уткнувшись мне носом в шею. Щекочет своим дыханием, своими ресницами. Простоял бы так вечность.
Мысли лихорадочно мечутся в голове, и как я не кручу возможные комбинации, ни одного счастливого для нас варианта не выпадает. Какая насмешка судьбы – найти ее, уже почти обрести. Попрощаться, чувствуя, как сердце медленно рвется на части, и получить обратно, зная, что с каждым днем, с каждым объятием, каждым поцелуем, все будет только хуже.
Один бог видит, как я хочу ее. Вернуться в дом Воронина, тайком бегать на свидания? Она, крадущаяся в темноте к моей комнате? Я, заходящий к ней под предлогом обхода дома? Город, отели, съемные комнаты, темные уголки?