Часы наедине промелькнули, как миг, как прекрасный, реалистичный сон, после которого есть лишь одно желание — заснуть и вернуться обратно. Сладость пережитого разбавлена горечью, но я все равно счастлива. Если бы не кожа на теле, которую слегка саднит от его щетины, если бы не мои распухшие губы и пульсирующий низ живота, я бы никогда не поверила, что это было по-настоящему. Было. Есть. Будет ли?
Тихон аккуратно ведет машину. Он не гонит, и я вижу, что он тоже хочет растянуть подольше эти мгновения наедине. Но дальше уже некуда. Час дня.
Он бросает косой взгляд на мои голые колени и бедра, что я беззастенчиво выставила для него, ласкает мои ноги быстрым взглядом, от которого по моему телу пробегают мурашки. Ссадины на коленках уже схватились корочками, но сегодня даже они выглядят сексуально. Сам воздух между нами пропитан сексом.
Я облизываю губы.
- Останови машину.
Он явно хочет поспорить, но ловит мой взгляд, и осторожно отгоняет авто на обочину. Мы смотрим друг на друга, и видим в наших глазах вчерашнюю ночь. И утро. И почти день.
Тихон тормозит, и я, не дав ему опомниться, отстегиваю ремень безопасности и забираюсь сверху, сажусь на его колени так же, как вчера. Так естественнно, будто мы делали это тысячу раз. Он неспешно и глубоко целует меня, а я расстегиваю его рубашку, тянусь к ремню, ощущая его руки, что чувствуют себя на моем теле так по-хозяйски. Его ладони слегка шершавые, грубые, и это ощущение на коже сводит с ума.
Мое платье задралось почти до пояса, наши движения отрывистые, почти грубые. Чувствуя его внутри, глядя в его затуманенные, полуприкрытые глаза, я думаю о том, что соврала ему утром. Он вспомнил, что ночью не надел презерватив, но я сказала, что все в порядке, и я пью таблетки.
Это ложь. Ничего я не пью. Я просто не могу заберемеренеть, вот и все. Так зачем нужна еще одна преграда между нами, если в моем теле все равно ничего не может созреть?
А вдруг, вдруг… Мысль о ребенке, как всегда, затапливает меня горечью, но тут, в его объятьях, когда его волосы под моими пальцами, а мое тело — в его ладонях, она ослабевает и отступает. О плохом — потом. А сейчас, сейчас…
...Мы дышим так, будто пробежали стометровку, я чувствую, как по спине бегут капли пота. Мое тело теперь принадлежит ему, но, как ни парадоксально, впервые за много лет я ощущаю его по-настоящему своим. Я действительно проснулась. Золотые блики на его щетине. Крошечный шрам на щеке. Кровоподтек, что пока так и не расцвел в синяк. Ворс сидения под голыми ногами. Боль в ушибленной коленке, которую я слегка стесала об этот ворс. Запах — мой, его, наш общий, тот, что мы создали мы вместе. Запах близости. Мои органы чувств обострены до предела.
Я жива. Я живу.
Рыков переводит дыхание, глубоко вдыхает через нос, тянется к бардачку. Достает сигареты, одну протягивает мне. Я ложусь головой на его колени, закуриваю, вытягиваю ноги, как кошка. Тихон смотрит на меня сверху, и все внутри переворачивается от нежности, которой пропитан его взгляд. Он улыбается и подмигивает мне, я невольно улыбаюсь в ответ.
Мы теперь сообщники. Мы теперь любовники.
Тихон
Стася поправляет платье, тщательно разравнивает его на коленях, улыбаясь мне. Я улыбаюсь в ответ, тушу бычок, выкидываю его в окно. Завожу машину. Утром она была на грани истерики, я понял это, когда она вышла из ванны, снова заплаканная, и кинулась на меня, как кошка. Мне, вроде бы, удалось успокоить ее. Сейчас Стася снова похожа на кошечку, но теперь ласковую, сытую и довольную.
Но кто успокоит меня?
От ужаса перед тем, что нас может поджидать впереди, стягивает скулы. Я не показываю вида, чтобы не пугать ту, которую должен защищать, но я живой человек, и мне страшно. Не за себя, а за нее. Не знаю, повел ли я себя глупо, переступив последнюю черту, но я даже боюсь подумать, что будет, если Воронин узнает.
Я не боюсь его, но понимаю, кто он — и кто я. Если он не убьет меня, то засунет в тюрьму, а что он сделает с ней? Волоски на загривке встают дыбом по мере того, как путь до дома сокращается, я напряженно думаю.