Тот отрицательно потряс головой.
— Плохо, — обронил Манукянц, — нам теперь с немцами нужно другие отношения устанавливать… Без языка не обойдешься.
— Пускай наш, русский, учат, — зло сощурился Фирсов. — Они уже научились: давай, матка, млеко, яйки давай!..
— Не одни фашисты в Германии, и другие имеются… Знаешь, Фирсов, чем сильны мы?
И, не дожидаясь ответа, сам сказал:
— Злодейство помним, а зло — нет. Понял?
— Никак нет! — насупился Фирсов. Слова Манукянца были ему неприятны, и не мог он с ними согласиться — сердце не позволяло.
— Ничего, потом поймешь. Вот что, Палладий…
Он прислушался к громким голосам за дверью, почему-то вздохнул.
— Вот что, Палладий, — повторил он, — мы тут с начальником штаба дивизии говорили о тебе… Война окончилась… Что дальше будешь делать?
— Как что? В армии останусь!
— Нет, — неожиданно строго сказал Манукянц, — мы тебя демобилизуем в числе первых бойцов…
— Зачем? — чуть не плача выкрикнул Фирсов. — Я не хочу, товарищ майор… Рубен Тигранович, у меня ж никого нет… И дома нет! Куда мне ехать?
— Поедешь учиться! — отрезал Манукянц. — В Москву!
Он открыл ящик стола, вытащил небольшой газетный сверток, протянул Фирсову:
— Тут деньги. Бери!
— Не возьму, — прошептал Палладий.
— Бери, — мягче сказал Манукянц, — это честные деньги, сынок! Солдаты и офицеры собрали для тебя. Трать с умом, не транжирь. Хватит на первое время. А вот тебе письмо начальника штаба. Тут адрес указан, заедешь к его брату. Ясно?
— Ясно! — Юноша горестно вздохнул.
— Окончишь школу, потом институт… — Манукянц долгим взглядом посмотрел на Фирсова. — Убивать ты уже научился, Палладий. Теперь жить учись, строить, на станке работать, чертежи чертить…
Заметив, что Фирсов хочет что-то сказать, ворчливо осадил:
— И не возражай, когда с тобой старшие говорят!
Подошел, обнял, поцеловал сухими шершавыми губами, подтолкнул к двери:
— Иди, парень, иди!
…Лидия Всеволодовна с глубоким состраданием посмотрела на спящего Фирсова, вздохнула и осторожно дотронулась до его плеча. Он сразу же открыл глаза, словно и не спал, улыбнулся:
— Что, лимит времени исчерпан?
— Увы, Палладий Алексеевич, — она развела руками, — через пятнадцать минут у вас совещание. Товарищи уже начинают сходиться.
— Отлично! — Фирсов провел рукой по лицу. — У меня к вам просьба, Лидия Всеволодовна… Позвоните в НИИхирургии, узнайте, как самочувствие больного Рубена Тиграновича Манукянца.
— Хорошо.
— Если не трудно, каждый день узнавайте… Это очень нужный мне человек… Очень.
За окном падал первый, слишком ранний снег. Он был еще робким и нежным, падал и тут же таял. Но упорно продолжал кружиться и падать на эту негостеприимную землю, принося себя в жертву.
Снежинки напоминали разведчиков-добровольцев, которые идут впереди войска, чтобы вызвать огонь на себя, открыть дорогу наступающим.
Кулагин смотрел на падающий снег и думал о том, что приезд сына, о чем ему только что сообщила жена, внесет в его жизнь ту сумятицу, которой он боялся больше всего на свете, — и так уже он достаточно запутался, стал раздражительным и сварливым. И все чаще казнила его совесть — этот тихий тиран — за вольные и невольные ошибки, промахи, упущения. За ложь, вольную и невольную. За срывы, измены и обиды, нанесенные им когда-то.
Сергей Сергеевич прожил много лет и был достаточно опытен, чтобы понять: внезапный роман с молодой, своенравной и капризной Еленой Богоявленской едва ли окончится безболезненно. Он слишком увяз в своем последнем чувстве, чтобы была надежда на освобождение. Каждый день привязывал его все крепче и крепче к Елене. Это было радостно и страшно.
Радостно потому, что частица ее молодости уже передалась ему. А страшно — от понимания спокойной, жесткой расчетливости, свойственной характеру этой женщины; либо он взбунтуется и порвет с ней, либо станет ее рабом.
Профессор отошел от окна. Бесцельно побродил по кабинету. Из состояния опустошенности вывел телефонный звонок. И он обрадовался ему.
Звонила междугородная. С завываниями и трескучими разрядами.
Кулагин услышал далекий, приглушенный расстоянием голос доцента Фатеева.
— Сергей Сергеевич? — кричал в трубку Фатеев. — Вам передали мою просьбу? Тут очень серьезный случай. Мне придется задержаться еще на несколько дней… Алло… Алло…
— Слушаю, слушаю, — успокоил Кулагин, — мне все передали. Работайте, Виктор Дмитриевич.