— Профессор Рыдванов.
— А!.. — рассмеялась Крупина.
— Извините… — растерялся Кулагин.
— Хороший человек, — щуря глаза, сказала Крупина, — а главное, добрый!
— Вам не кажется, Тамара Савельевна, что мы стали слишком нетерпимы к этому человеческому качеству?
— Не кажется, — отрезала Крупина.
— Жаль! — огорченно вздохнул Кулагин. — Такая молодая, красивая, одаренная…
— Простите, профессор, о ком это вы? — Глаза Тамары сузились. — О Богоявленской?
— При чем здесь она? — отмахнулся Кулагин. — Я говорю о вас, Тамара Савельевна. Из-за мелочей портите себе жизнь.
— Диссертация не мелочь.
— Жаль! — повторил Кулагин. — Мне хотелось, чтобы вы получили профессорскую должность. Я очень рассчитывал на диссертацию Богоявленской и на то, что вы будете…
— Для меня это слишком дорогая цена, Сергей Сергеевич, — перебила Крупина. — У каждого человека есть свои принципы, одни забывают о них, другие помнят. Я помню.
— Принципы, принципы! — Кулагин вскочил, подошел к окну, зачем-то задернул штору, отчего в комнате сгустился полумрак. — Знаете, милая моя, я чертовски устал от них, а еще больше — слушать о них!.. Принципы хороши, когда превращаются в дело, а не остаются словами. Вы знаете, я человек дела… Подготовить кандидата наук прежде всего в ваших интересах. Неужели вы не можете этого понять? Или не хотите?
— Так вы, значит, диссертацию Богоявленской хотели вручить мне в виде презента?
— Очевидно, я никудышный охотник, — ответил Кулагин, — одним выстрелом я хотел убить сразу трех зайцев: труд Богоявленской получает свое логическое завершение, вы выполняете свой «гроссмейстерский балл», а институт дает государству еще одного ученого.
— Диссертация Богоявленской не труд ученого, — устало сказала Крупина, — это компиляция.
Разговор утомил ее. Он напоминал ей притчу про попа и его собаку.
А Кулагин продолжал давить:
— Я допускаю, что Богоявленская в своей диссертации не делает открытий. Она, в конце концов, не Эйнштейн. Но ее работа показывает, что автор умеет мыслить и обобщать…
— Ничего она не умеет, и вы это прекрасно знаете! Подозреваю, что она даже источников не читала. Обратите внимание, профессор, мы с вами ни разу не упомянули о теме, которую взяла для своей диссертации Богоявленская. А знаете почему? Потому, что тему-то с трудом можно уловить… Имейте в виду, я буду выступать на ученом совете. — Крупина встала.
— Это ваше право. — Кулагин вернулся к столу, сел. — Я не могу запретить вам делать это. Но советую сначала подумать.
И все-таки он повел себя по-рыцарски: проводил Крупину до дверей, даже улыбнулся на прощание.
— Вы, дорогая, настоящий князь Мышкин. Или Дон Кихот! — И добавил с легким вздохом: — Только времена теперь изменились… Никто в них уже не нуждается.
…Трудно было узнать Славу, сына профессора Кулагина, три года назад исчезнувшего. По трапу спускался высокий, плечистый бородач в потертом, не застегивающемся на груди ватнике, в сапогах с брезентовыми голенищами. Голова бородача была увенчана роскошной ондатровой шапкой.
Отъезд Славы наделал много шума. Толком никто из знакомых Кулагиных не знал, куда он уехал, а главное — почему.
И сами Кулагины — Сергей Сергеевич и Анна Ивановна — не знали, где скитается их сын. За три года — два письма. Одно — проездом — из Москвы. Другое — из Красноярска.
Было бы несправедливым утверждать, что судьба сына мало заботила Кулагиных. Скорее наоборот. Анна Ивановна не раз устраивала Сергею Сергеевичу истерики, умоляя его навести справки. А однажды пригрозила, что пойдет в обком партии и пожалуется на его черствость и бессердечность.
Сергей Сергеевич был спокоен: он давно уверовал в свою правоту.
— Это ты во всем виновата… Ты сама. А я знать его больше не желаю. Пускай живет, как хочет. Мой дом для него открыт, но искать его я не собираюсь… Сено к лошади не ходит.
А ночью он тайком достал из книжного шкафа альбом с марками — много лет назад он сам подарил этот альбом сыну — и долго рассматривал маленькие гладкие листочки бумаги. Рассматривал и подозрительно часто протирал кусочком замши потеющие очки.
Анна Ивановна больше не напоминала мужу о сыне. Но после того скандала Сергей Сергеевич перешел спать в свой кабинет. И вот уже три года они ложились спать в разных комнатах. По утрам они встречались за столом, завтракали, и Сергей Сергеевич, как обычно, целовал руку жены, уходя на работу.
Иногда им обоим казалось, что так было всегда. Но это лишь казалось, потому что Слава напоминал о себе постоянно: фотографиями на стене, лыжами в коридоре, велосипедом, который Анна Ивановна время от времени протирала влажной тряпкой.