— Я просто старый тюфяк, — пожаловался Фатеев, — к тому же отсталый. Из легкой музыки люблю только медленное и тихое.
— Интим моей бабушки?.. «Отцвели уж давно хризантемы в саду»?.. А я вот люблю громкое и быстрое. Поэтому дозревайте скорее, мне хочется танцевать!
Фатееву было приятно, легко и безмятежно слушать ее хрипловатый голос. Он был переполнен благодарностью, и захотелось эту благодарность, эту признательность немедленно выразить.
— Вы не поверите, Елена Васильевна, я забыл, когда танцевал последний раз!
— Потому что вы живете, как рак-отшельник! Кстати, почему вы до сих пор не женаты?
— А черт его знает! — махнул рукой Фатеев. — Возможно, потому, что в нашем городе появилась густая сеть прачечных.
— И это все, на что годится жена? Стирать вам белье? — ахнула Елена. — Боже мой, да вы же настоящий варвар!
— Так ему, — подхватил Фатеев, — всыпьте как следует! Ну, а если серьезно, то я боюсь брака. Мне кажется, он что-то убивает в людях.
— Вы не оригинальны, — презрительно заметила Елена, — подобным образом рассуждают все мужчины-эгоисты. Я знаю людей, которые прожили вместе полвека и продолжают любить друг друга.
— Это уже патология, — отмахнулся Фатеев, — всякому овощу — свой фрукт.
— Если вы скажете еще что-нибудь в таком же духе, я на вас рассержусь всерьез! — пригрозила Богоявленская. — Я уже слышала нечто подобное от своего бывшего мужа. А теперь он звонит мне каждый вечер и требует, чтобы мы снова расписались.
— Вам хочется снова выйти замуж? — прямо спросил Фатеев.
— А какой женщине этого не хочется? — У нее неожиданно дрогнул голос. — Женщина — существо неуправляемое, но она только и мечтает, чтобы кто-то управлял ею. Боже мой, да что вы, мужики, понимаете в нашей психологии?!
— Куда уж нам! — рассмеялся Фатеев. — Один лишь и был, кто кумекал, да и тот давно почил в бозе. Мсье Бальзак.
— Как бы не так! — нервно повела плечами Елена. — Ничего он не понимал. Это мы, женщины, придумали для вас, будто понимал…
— Не очень-то хорошего вы мнения о вашей сестре!
— Не при члене партбюро будь сказано, — усмехнулась Богоявленская, — но я вообще не очень хорошего мнения о людях!
— Неужели о всех?
— Говорить о всех, милый Виктор Дмитриевич, значит, ни о ком не говорить! — В голосе Богоявленской появились металлические нотки. — Я говорю о тех, кого знаю.
— Итак, — Фатеев поднял бокал, в котором пузырьками исходило шампанское, — выпьем за женщин! Хороших ли, плохих ли — все равно.
— Нет, давайте выпьем просто за хороших людей.
— Согласен. — Фатеев улыбался. — Значит, за нас. Мы ведь с вами хорошие?
— Вы — да. Я — не знаю…
— Тогда еще и за самокритику, — сощурился Фатеев. — У меня вот не клеится что-то по партийной линии, не создан я для этого дела… И секретарь наш не возвращается.
— Не боги горшки обжигают!
— Вот-вот, то же самое сказал мне однажды Кулагин. И примерно с такой же интонацией.
Богоявленская покраснела, но Фатеев ничего не заметил. Он говорил, не глядя на нее, и маленькими глотками пил шампанское.
— Я, наверно, просто неудачница… Потому и злюсь. — Елена с трудом подбирала слова. — Кажется, обидела Тамару Савельевну… Так глупо!
Она ждала, что Фатеев начнет расспрашивать, однако он молчал, выжидательно посматривая на Елену.
— Вы ведь знаете, у меня скоро защита. Крупина согласилась прочитать мою диссертацию и вообще помочь в ее доработке… Она сделала ряд замечаний, как я теперь понимаю — очень существенных и справедливых, а я… нагрубила ей… Словом, вела себя как девчонка… Побежала жаловаться Кулагину. Не очень красиво получилось…
Музыканты уже сняли пиджаки. Они старались изо всех сил, им самим было интересно так лихо играть. Перед эстрадой энергично отплясывали шейк несколько пар. Им тоже было приятно так решительно отплясывать, не опасаясь, что кто-нибудь одернет, приструнит, как на школьном вечере.
— По-моему, — сказал Фатеев, — ничего страшного не произошло. Если вы понимаете, что вели себя несдержанно, надо подойти к Крупиной и извиниться. Что же касается ее замечаний, их нужно учесть и внести исправления.
— Все не так просто! Крупина избегает меня, а работа уже растиражирована и отослана оппонентам. Сейчас я физически не смогу ничего сделать.
— Какой же выход? — Фатеев машинально катал по скатерти хлебный шарик.
— Ах, если бы я знала!.. Обиделась! А человек желал мне добра.
— А чего вы, собственно, боитесь? Ну, отметят недостатки, вы переделаете, уточните, доработаете, и — о’кэй!.. Ведь в целом диссертация признана приемлемой?