– Так и было, – самодовольно подтвердил Майкл. – Он ехал себе в грузовике, а я вышел на дорогу и попытался его напугать, мне хотелось проверить, есть ли хоть что-то во всех этих старых байках о призраках. Грязная собака проехала прямо по мне. Точнее – через меня.
– А я понял, что ты призрак, – сказал Кампос. – И вообще: разве я не вернулся, чтобы удостовериться?
– О, конечно. Здесь я должен отдать тебе справедливость. Ты хотел убедиться, что твоя шкура не пострадает, – он внезапно взглянул на мистера Ребека. – Ну, и оказалось, что он меня видит и может со мной разговаривать, совсем как ты. И мы с Лорой завели привычку приходить и навещать его, когда он дежурит в ночную смену. Мы ему поём и рассказываем истории. Это помогает ему не спать.
– Понятно, – сказал мистер Ребек. Он вздохнул, и пальцы его расслабились. – Извините меня за мой ошарашенный вид, просто как раз об этом я все время думал: неужели я – единственный в мире человек, который способен видеть призраки? Я знаю, это звучит нахально, но через некоторое время я начал считать, что так и есть.
– Ничто в мире не бывает одним-единственным, – небрежно заметил Майкл. Он опять повернулся к Кампосу. – Послушай, ночной сторож, человек, бдящий в ночи, спой-ка эту песенку о дереве. Я её малость подзабыл.
– Это не о дереве, – возразил Кампос. – Я тебе сколько раз объяснял.
– Правильно. Не о дереве. Она не имеет отношения к деревьям. Ну, так спой же.
Кампос негромко запел, струнный квартет все ещё играл по радио, и гортанный, почти скрежещущий голос Кампоса звучал, словно пятый струнный инструмент, настроенный абсолютно иначе, чем четыре остальных, и наигрывая совершенно другую мелодию, которая бродила вокруг замкнутого круга квартета, надеясь, что её впустят.
No hay arbol , que no tenga Sombra en verano No hay nina que no quiera Tarde o temprano [ 11]– Повтори, – нетерпеливо попросил Майкл. – Это я знаю, – его голос присоединился к голосу Кампоса, и они снова пропели куплет. Голос Майкла был слабее и звучал более отдалённо. Слова он произносил отчётливо и в такт, но его голос, казалось, постепенно затихал, словно в телефонной трубке. Мистер Ребек никогда ещё не слыхал, как поют призраки. Они обычно забывают музыку ещё до того, как забывают название улицы, на которой жили, и позабытые ими песни больше не вспоминаются. Но Майкл сидел рядом с верзилой Кампосом, пел песню, которой не знал мистер Ребек и, кажется, даже нисколько не догадывался, что проделывает нечто необычайное.
– Ты, как будто, опечален, – сказала где-то рядом Лора. Мистер Ребек не знал, что она на него смотрит. Он поспешно изобразил сонную улыбку.
– Я не опечален, а просто малость растерялся. Сегодня был странный вечер, и мне требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к некоторым вещам. Но я отнюдь не несчастен, ничего подобного.
– Это хорошо, – сказала Лора. Она поколебалась, затем быстро добавила. – Думаю, я понимаю, что ты чувствуешь.
Мистер Ребек взглянул на неё, и даже во тьме увидел её бесхитростный облик: прямые волосы, широкий рот… Но заметил он и то, какой красивой сделала Лору хотя бы эта единственная ночь, ничего в ней не изменив.
– В самом деле? – задумчиво спросил он. – Я-то сам не понимаю.
– А я – да, – сказала Лора. Затем её окликнул Майкл, и она отвернулась, подхватив припев песенки, и теперь они пели все втроем, а мистер Ребек слушал. Песенка поднималась, как дымок, окрашенный ромом дымок.
Как подумал мистер Ребек, голос Лоры был самым лучшим из трёх. Высокое сладостное воспоминание, голос из садов и виноградников, с речных берегов и птичьих базаров у моря. Она смотрела на него, когда пела, и он закрывал глаза, чтобы лучше вслушаться в этот женский голос, мудрый, хотя и не отягощённый знанием. Как много времени прошло с тех пор, как он пил ром и слушал пение женщины.
«Чёрт возьми, – подумал он столь яростно, что на миг ему почудилось, будто он воскликнул это вслух. – Чёрт возьми! Чёрт возьми! Что ж я такое чувствую, чего же мне такого не хватает? Печален ли я, в конце концов? Не думаю. С чего бы? Майкл счастлив, Лора счастлива – взгляните на неё. Кампос счастлив – или какие там чувства он испытывает в минуты, вроде этой. Почему же я не могу расслабиться, вобрать в себя этот миг и вслушаться в пение? Что меня гложет, когда они поют?»
Вот голос Майкла – неясный на высоких и низких нотах, но подлинный и сардонический – Майкл поет и увлечен этим. А Кампос гулко смеется. Голос у него тяжелее, чем голоса призраков, резче, да и смысл песни он понимает.
«Они вовсе не для меня поют, – подумал мистер Ребек. – Возможно, это меня и опечалило – то, что мы никогда вместе не пели. Они приходили ко мне за утешением и разговорами, они приходили, чтобы сыграть в шахматы или прогуляться – и просто, чтобы был рядом кто-то живой. Но вот они поют с этим человеком, и я никогда не видел их такими счастливыми. Он их научил этой песне, и теперь они поют вместе с ним. А интересно, мог бы и я это сделать?»