Sometimes I think you are just too good for me.
You give me the sweetest taboo-
That’s why I’m in love with you.
I’d do anything for you
I’d stand out in the rain
Anything you want me to do
Don’t let it slip away.
You give me the sweetest taboo
That’s why I’m in love with you.
Sade "The sweetest taboo"
Айзенберг хмыкнул – как символично. Табу. Да, Вера однозначно его самое сладкое табу.
Тихомирова немного притихла и решила все же прояснить всё до конца.
-А вторая?
-А? – Никита непонимающе вскинул голову. – О чем ты?
-Ты говорил, что совершил две ошибки, а рассказал только об одной.
-Я приезжал к тебе на свадьбу. – Произнес нерешительно.
-Зачем?
-Хотел украсть невесту.
Этого уже Вера выдержать не смогла. Избавилась от его рук и принялась нервно мерить шагами комнату. На полу был постелен пушистый ковер, отчего ее шагов не было слышно.
- Кажется, ты пересмотрел «Кавказской пленницы», - возмущалась она.
-Отнюдь. Это виделось мне самым правильным решением.
-Что же помешало? Хотя нет, не говори, сама угадаю. Отец?
Кит кивнул:
-Говорит, что ж ты, падла, на дочь мою рот раззявил, когда у самого жена на сохранении лежит?
Теперь хмыкнула Вера. Только как-то очень уж горько.
-Ты развернулся и уехал к жене?
-Нет. Я планомерно опустошал бар в кабинете твоего отца. Он тогда со мной практически всю регистрацию провел. Боялся, чтоб я чего не учудил.
-Ага, а я с ним потом месяц не разговаривала за то, что под венец меня дядя Тимыч вел.
-Если б не он, тебя бы вообще не пришлось вести под венец. –Замолчал на мгновение, по всей видимости, обдумывая, нужно ли делиться с ней мыслями. - Я в окно смотрел на тебя и медленно умирал. Видеть свою женщину в чужих руках, Верочка, чистой воды мазохизм. Даже алкоголь не помогал. Глотал коллекционный бренди как воду. А в голове картинки, как этот балерун с тебя платье стягивает. Хотелось глотку ему перегрызть, чтоб не раскрывал рот на чужих женщин.
-Ты же сам меня ему отдал. – Напомнила Вера.
-Да. И все следующие годы себя корил. Каждую ночь снилось, что всё-таки решился увезти тебя. Просыпался счастливым, лыба во всю рожу, а когда доходило – выть хотелось. Веришь? Трус я, Вера. И идиот. Ты всё правильно говоришь. Только не могу я без тебя. Больше не выдержу.
Айзенберг говорил быстро-быстро, будто боялся, что она его остановит, прервет, не захочет больше слушать нескладные признания. Какой же он глупый. Вера чувствовала себя так, как, наверное, чувствует себя выигравший джек-пот. В первые минуты ни о какой радости и речи не шло. Ступор, ошеломительное удивление, неверие, вязкая пустота.
Видели лица людей, занявших первое место в масштабном конкурсе или получивших бесплатную путевку на Каймановы острова? Много там радости и счастья? Скорее уж, нескладная улыбка и глупо округленные глаза. Это уж потом, спустя какое-то время, до человека начинает доходить. Но Вера изуверски пресекла на корню все попытки появления радужных эмоций, напомнив себе, что организаторы конкурса жестоко ошиблись, наградив ее. Вот сейчас они очнутся и придут его отнимать. Так что не привязывайся, Вера, не надо.
Никита смотрел в глаза единственной женщины, которую любил, и видел в них приговор. Для себя. Для нее. Для них. Она не причинит еще больше боли мужу и не посмеет отнять у ребенка отца, даже несмотря на развод родителей.
Айзенберг понимал, что у него в рукаве нет ни одного козыря. Только эта ночь. И он поцеловал ее, пытаясь вложить в поцелуй все свои чувства за десять, разорвавших их лет.
Проснулась Вера резко, как по щелчку. Не стала даже смотреть на другую сторону кровати, отчего-то прекрасно понимая, что находится в доме одна. Медленно приняв вертикальное положение, похромала в направлении кухни. На полированном кухонном столе белела записка. Пальцы почему-то дрожали, а буквы не желали складываться в слова.