— Слушаюсь, мой господин.
Син-аххе-риб вышел из схватки без единой царапины. Царь счел это хорошим знаком и, вернувшись в свои покои, немедленно созвал военный совет. Ему не терпелось объявить о принятом этой ночью решении.
Весть о покушении быстро распространилась по дворцу, и свита собралась по призыву царя не без трепета. Пьяные сановники мгновенно отрезвели, а трезвые были бы не прочь выпить для храбрости. В подобные моменты любая голова могла запросто слететь с плеч.
Царь пребывал в отличном расположении духа, шутил и благосклонно посмеивался над осоловевшими глазами своих вельмож. Но первые же слова благодарности богам в честь чудесного избавления от убийц, рассердили Син-аххе-риба. Он нахмурился и поднял руку, давая понять, что больше не хочет ничего слышать о происшествии.
— Мы выясним, кто подослал убийц. Уверен, расследование не займет много времени. Теперь о том, зачем я собрал этот совет. Я возвращаюсь в столицу. Во главе войска остается мой достойный сын Арад-бел-ит. Дорогой Гульят, будь ему надежной опорой. Отсюда, из Тиль-Гаримму, армия сможет начать поход на север против киммерийцев и добиться победы, — Син-аххе-риб сердечно посмотрел на сына. — Я буду ждать от тебя хороших вестей в Ниневии.
— Отец, — благодарно преклонил колени его сын.
Сановники с почтением поклонились и царю, и его престолонаследнику.
Двор все понял без лишних слов. Назначение на должность военачальника Арад-бел-ита означало только одно: царь признал за старшим сыном право на трон.
Кто знает, может, уже завтра Син-аххе-риб и Арад-бел-ит станут соправителями.
13
История, рассказанная писцом Мар-Зайя.
Двадцатый год правления Син-аххе-риба.
За три месяца до падения Тиль-Гаримму
Я торопился. Страх гнался за мной по пятам. Все, с кем я вчера прибыл в Тиль-Гаримму, погибли. Я нашел моих соплеменников изрубленными, заколотыми, задушенными. Кто-то умер во сне, кто-то погиб от стрелы, кинжала в спину, и лишь немногие — с мечом в руках.
Я бежал из дворца, выбрался из города. Дорога на Ниневию лежала через Мелид на запад, потом вниз по Евфрату.
Сколько можно пройти без сна, отдыха, еды и воды? Когда стертые в кровь ноги отказываются идти, а горло сковала жажда?
Подарите мне глоток слюны, чтобы сказать хоть слово.
На закате я упал в зарослях терновника — без сил, надежды дойти и веры в завтрашний день: не доживу. Не верилось, что может быть хуже.
Оказалось — это только начало.
Я очнулся от солоноватого вкуса во рту, от затекших рук и ног, обмотанных веревками, от тяжелой головы, к которой притекла кровь: меня везли на лошади, перебросив через круп, куда-то на юг. По говору, по одеждам я узнал бедуинов, по повадкам — обыкновенных воров, радовавшихся, что им дадут за меня большой выкуп.
С чего они решили? И кто за меня заплатит золотом? Разве что царь Гурди?
Объявил награду за беглеца?
Близился полдень, мы ехали, сторонясь главной дороги, выбирая лощины, овраги, стараясь держаться деревьев и высокого кустарника. Все дальше и дальше от Тиль-Гаримму.
Не Гурди… Не он… Мы ехали в сторону Хальпу, древнего сирийского города, расположенного ниже по течению Евфрата, — богатой, цветущей вотчины наместника Набу-Ли, но, может быть, и еще южнее: несколько раз в разговорах бедуины упоминали Пальмиру, где арабы чувствовали себя как дома.
Выжженная солнцем, выхолощенная ветром серо-коричневая степь не знала ни конца, ни края. Время от времени ее однообразный вид нарушали небольшие островки лесистых гор или скалистые кряжи, здесь реки были похожи на старческие жилы, а пересохшие бурые озера вперемешку с илом — на кровоподтеки. Нам дважды встречались волки, несколько раз — стада газелей, из травы поднимались перепела, и целый день в небе парил черный орел-могильник, словно надеясь на мою скорую погибель.
Мы встали лагерем после захода солнца, когда до Хальпу оставалось не больше дня пути; укрылись в овраге и разожгли костер.
Налейте мне вдоволь пива, дайте мне баранью ляжку и пустите перед смертью в прохладную и чистую постель.
Бедуинов было семеро. Только теперь я смог рассмотреть их лица, до этого скрытые платками. Больше других мне запомнился их предводитель, лающим голосом отдававший приказы. На его загорелом до черноты худом лице резко выделялись белесые глубоко посаженные глаза.
Он подошел ко мне с миской кобыльего молока, присел на корточки и спросил на сафаитском диалекте, кто я и куда бежал из Тиль-Гаримму.
В ответ я испуганно замотал головой, показывая, что не понимаю, о чем меня спрашивают.