Предводитель разочарованно зацокал языком и уже собирался уходить, как неожиданно спросил, знаю ли я Шем-Това?
Можно не понимать язык, но не расслышать имени? И я решился сказать «да».
Нет… нет… я сделал это иначе, я встрепенулся, как будто услышал что-то до боли знакомое и принялся как в бреду повторять: «Шем-Тов, Шем-Тов…»
Бедуин почему-то засмеялся, снова зацокал языком, хотя на этот раз, кажется, от удовольствия.
Избавиться от пут в этот раз было бы куда легче, чем во дворце царя Гурди: и руки, и ноги связала одна веревка, а это всегда дает преимущества для пленника; чего у меня не хватило — это сил совершить побег. В тот момент сон казался мне важнее свободы и жизни.
В полночь я проснулся от приезда гостей. К нам подъехали шестеро всадников, одетых в длинные черные плащи, из-под которых выглядывали чешуйчатые доспехи. Я не заметил у них другого оружия кроме мечей и пары луков. Под одним был великолепный несейский конь. Его владелец, рослый широкоплечий мужчина, легко соскочил на землю и быстрым шагом приблизился к костру.
— Нашли? — спросил он также на сафаитском диалекте; голос у него оказался сильным и хриплым, как у ворона.
Предводитель бедуинов медлил с ответом, степенно поклонился, предложил вина из кожаного бурдюка, и, получив отказ, по привычке недовольно зацокал языком.
— Шем-Тов не пришел… Два дня ждали… Пришел другой. Он знает его. Он бежал из Тиль-Гаримму.
— Покажи.
Я подобрался, приготовился к худшему.
Лицо знатного сановника скрывал платок. Я видел только его черные с дымчатой поволокой глаза. Он посмотрел на меня, как на навозного жука, который попал ему в блюдо.
На этот раз вопрос, кто я такой и почему спасался из города, мне задали на арамейском.
Я ответил на староегипетском, чем привел высокого гостя в страшное раздражение.
— Тан! Зачем ты мне привез его? Мне был нужен Шем-Тов! Шем-Тов, а не этот шакал-египтянин!
— Он знает Шем-Това, — попытался оправдаться предводитель.
— Его знает каждая собака в Тиль-Гаримму, — зло сказал сановник, возвращаясь к костру. Тан, цокая языком, пошел за ним, не переставая оправдываться, что он сделал все как было велено.
— Ты получишь золото, только когда сделаешь все как надо, — проговорил сановник. — Проведешь моих людей в Тиль-Гаримму. Если не найдешь в городе Шем-Това, сам спрячешь их понадежнее. Старший у них Ерен… Тебе все понятно?
— Да, господин… Что делать с этим мальчишкой? Он может рассказать о тебе или о моих людях.
Высокий гость вдруг усмехнулся:
— Да брось его здесь. Закопай, но не убивай… Пусть боги сами решат его судьбу.
Великодушная смерть.
Утром я остался один. По плечи закопанный в землю. Живая голова вместо клумбы, которую на прощанье щедро полили водой.
— Если продержишься семь дней, мы придем и перережем тебе горло, чтобы не мучился, — с ехидной улыбкой обнадежил меня Тан.
Будь ты проклят…
Солнце стало моим врагом. Ветер — союзником. А в небе по-прежнему парил старый знакомый, орел-могильник, с каждым часом уменьшая круги надо мной.
К полудню у меня затекло все тело. К вечеру я уже не чувствовал его.
Мысль о воде, единственном глотке, стала для меня навязчивым бредом. Мне снились тысячи ручьев и тихое течение Евфрата, отец, обливающий меня из кувшина, мать, участливо спрашивающая, хочу ли я пить, и младший брат, толкнувший меня в бассейн, хрустальная стена водопада и теплый дождь, его огромные капли, медленно летящие к земле.
Скоро меня навестили муравьи; наверное, им понравился запах крови, моего разбитого лица. Они стали заползать мне в глаза, нос, и уши; это было неприятно, немного щекотно, но пока терпимо.
Ночь принесла живительную прохладу, а еще — завывание волка и тысячи шорохов, отчего я боялся уснуть. Звезды и луна скрылись за тучами и подарили мне надежду на дождь.
С мыслью о чуде я провалился в черный колодец — бездонный, безводный, кишащий муравьями, червями, личинками, где они питались мною живым, растягивая мои мучения на целую вечность.
Сознание вернулось ко мне только под утро, когда в лицо пахнуло резким животным запахом. Я открыл глаза и увидел прямо напротив лица тощего старого волка.
Кажется, зверь удивился тому, что его ужин оказался живее, чем предполагалось, и поэтому неохотно отступил на шаг. Он прилег на передние лапы и стал выжидать.
Ты прав, серый разбойник, мне от тебя никуда не деться.
Первые лучи солнца напомнили мне, что жара, наверное, погубит меня раньше, чем волк перегрызет горло, если же нет, то скорая смерть станет всего лишь избавлением от долгих мук.