Я снова впал в забытье. Вернулся во дворец, брал за руку принцессу, она улыбалась мне, говорила со мной, спрашивала мое имя, имена моих родителей и показывала подарок кочевника… Я садился на этого коня, брал ее с собой, и мы вместе мчались по серо-бурой степи под палящим солнцем, навстречу ветру.
«Берегись», — вскрикнула Марганита. Я успел оглянуться, увидеть, как серая тень падает на меня с неба, почувствовать острую боль… и прийти в себя.
Это был волк. Он вырвал из моего лица кусок мяса и, жадно проглатывая его, отскочил назад. И вдруг сверху на него камнем обрушился орел-могильник. Его когти повредили зверю один глаз и расцарапали морду, вцепились в пасть, не позволяя ее разомкнуть и пустить в ход зубы. Птица была крупнее волка. Она сумела оторвать его от земли, но бросила вниз слишком рано. Серый разбойник ударился о камень, взвизгнул, заскулил, но в тот момент, когда орел ударил снова, успел огрызнуться, вонзить клыки в шею пернатого хищника. Они сцепились, завертелись в смертельном танце, а в стороны полетели перья и шерсть. Схватка была жестокой, но недолгой. Старый волк так и не разжал свою пасть, могильник так и не расцепил своих когтей. Они остались на земле в пяти саженях от меня, куда мертвее, чем их добыча.
Следующей ночью снова пошел дождь… Снова в моем сне, навязчивом бреде.
А едва я проснулся — понял, что сон стал явью. Дождь скоро превратился в ливень и взрыхлил вокруг меня землю. Мне пришлось постараться, но спустя несколько часов я все-таки сумел освободить одну руку, затем другую, и к рассвету выбрался из своей могилы полностью.
День спустя, у ворот Хальпу, меня обступили стражники: мертвец, только что выбравшийся из могилы, как на такое не подивиться.
— Я царский писец. Ведите меня к своему правителю, — сказал я, теряя сознание.
Кто посмеет ослушаться вельможу Син-аххе-риба?
Набу-Ли, наместник Хальпу, приказал дать мне несколько лучших комнат в своем дворце, прислал целую свиту из врачей и слуг. Нагие рабыни искупали меня в бассейне, рабы облачили в дорогие одежды, накрыли стол, полный яств и всевозможных напитков. Я проспал целые сутки, после чего попросил об аудиенции у наместника.
Правитель встретил меня по-доброму, спросил, что со мной случилось.
— Я был в Тиль-Гаримму, со свитой царского посланника Хошабы. Царь Гурди поднял мятеж. Он убил всех, и об этом надо немедленно сообщить царю.
14
Весна 685 г. до н. э.
Тиль-Гаримму
Когда лежишь, свернувшись калачиком на циновке, брошенной на земляной пол, укрывшись тонким плащом, среди сырости и смрада от нечистот, стекающих сюда со всей улицы, а сверху доносится звон мечей, слышны боевые кличи, крики и стоны умирающих, топот от тяжелых солдатских сапог вступающих в город ассирийцев, сон едва ли может быть крепким. Но Омри был бы не Омри, если бы обращал на все это внимание. Всю ночь, пока шло сражение за город, и весь последующий день, в то время, как победители утверждались в захваченном Тиль-Гаримму, он спал будто младенец, наслаждаясь исключительной для себя возможностью ни о чем не думать и ничего не бояться.
О начале штурма он знал за сутки, предусмотрительно перенес в свое убежище еды, вина, забрал все украшения и золото, скопившееся у него за годы службы у царя Гурди, аккуратно сложил в углу ассирийскую военную амуницию вместе с оружием и приготовился к ожиданию. Что-что, а терпение у него было.
Однако за сутки он выспался, отлежал все бока, и на второй день после взятия Тиль-Гаримму его глаза открылись сами. Напротив лица, всего в шаге, сидела большая жирная крыса. Она смотрела на человека, вторгнувшегося в ее чертоги, пристально изучала его, и, кажется, пыталась понять, ждать ли отсюда беды.
Омри в ответ и сам уставился на нее, с любопытством наблюдая за спокойной реакцией необычного соседа на его пробуждение.
— Может, тебя покормить? — тихо сказал он, медленно поднимая голову. — Глянь, какая ты бесстрашная. Хоть бы шелохнулась. Смотри, как бы это тебя не сгубило.
Когда он сел, крыса показалась ему все-таки меньше, чем минуту назад. Впрочем, это не умаляло ее характера: она по-прежнему сидела неподвижно, продолжая неотрывно следить за человеком, ожидая от него любого подвоха. Однако Омри и не думал ей вредить. Не вставая он потянулся к глиняному горшку, приподнял тяжелую крышку и взял оттуда еще почти свежую пшеничную лепешку.
— Угощайся, — разрывая ее пополам и бросая еду на пол, сказал Омри.