— А что эти двое?
— Документов на них нет. Связаны они или нет — думаю, подробнее об этом мог бы рассказать сам Тиглат.
Набу-шур-уцур долго и напряженно всматривался в глиняные таблички, говорившие о том, что Тиглат потерял от разрушения Вавилона десятки талантов золота.
— Ты знаешь, что будет с тобой, если я вскрою верхний слой и проверю клеймо писца, составившего эту табличку, а оно окажется поддельным?
Я покорно склонил голову. Мне нечего и некого было бояться…
Совесть? Но она молчала, зная мою правоту: Тиглат не раздумывая обрек меня на смерть. Кравчего или министра? Но они будут отрицать всякую связь с Тиглатом. Гнева Набу-шур-уцура? Тем более: возможно, я плохо обращаюсь с кинжалом или мечом, зато превосходно — со стилусом и прочими подручными средствами писца. Я потратил на это клеймо почти час, больше, чем на все поддельные расписки, под которыми стояли имена Тиглата и покойного Акрая.
Наконец, я совершено не боялся Тиглата. Я был уверен, что он не доживет до того мига, когда ему придется давать какие-то свидетельства в отношении Саси или Ашшур-дур-пании. А о том, чтобы они узнали об этом, я успел позаботиться.
Мысли иногда обретают плоть и кровь...
Дверь так неожиданно, так резко отворилась, что мне показалось, будто в комнату ворвался ураганный ветер. Впрочем, я не слишком ошибся. Это был Арад-бел-ит.
— Проклятье! — вскричал он. — Отец в гневе! Час назад скончался Тиглат… Я говорил с врачом, он утверждает, что у старика случилось несварение желудка.
Царевич только сейчас увидел меня и замер, словно вспоминая, кто я и что здесь делаю. Его глаза потемнели, а на скулах заходили желваки…
Чего я не ждал, так это его смеха.
Но Арад-бел-ит вдруг расхохотался как сумасшедший, безудержно и громко, так, что заходили стены, в то время как Набу-шур-уцур, не понимая, что происходит, остолбенел с открытым ртом.
Когда смех прекратился, царевич впервые посмотрел на меня без тени снисходительности, как он имел обыкновение смотреть на всех других, и сказал:
— Наш юный друг приготовил списки, о которых я просил?
— Да, мой господин, — ответил Набу-шур-уцур. — Он справился.
— О да, он справился, — многозначительно поддержал своего молочного брата царевич. — Он справился даже лучше, чем я рассчитывал… Мар-Зайя, я поговорю с царем о твоем назначении на должность его личного секретаря. Уверен, отец будет доволен твоими способностями.
О боги, почему я не остался простым школьным учителем…
23
Весна 685 г. до н. э.
Таврские горы
На третьи сутки отряд разведчиков вышел к одинокой горной гряде, которая, словно набухший чирей, портила холмистую степь, простиравшуюся до самого горизонта.
Сначала был долгий подъем по лесистому склону, извилистой горной тропе, потом спуск в расщелину, где протекал небольшой ручей. Дорога закончилась обрывом, откуда с высоты в двадцать саженей падала стена воды. Крохотное голубое блюдце внизу было окружено хаотично разбросанными камнями, за которыми начиналась дубовая роща.
Ахикар, почти черный от загара невысокий жилистый воин с водянистыми глазами, недовольный собой, что ошибся с выбором пути, отпил воды из кожаной фляги, обреченно вздохнул.
— Тупик значит… Ладно… Нимрод, Марона, остаетесь здесь. Обзор отсюда отличный… Нимрод — старший. Не спать. Быть начеку. Если что увидите, действуйте по обстоятельствам. Если будет тихо — дожидайтесь нас. Мы подойдем через день, может, два. Остальные — со мной, возвращаемся. Разделимся на два отряда: один обойдет гряду с севера, второй — с юга. К полуночи соединимся, там и привал сделаем.
Сказал так, и повернул коня.
Марона с завистью посмотрел вслед отряду и подумал, что Ахикар, скорей всего, просто хочет избавиться от Нимрода, который с самого начала был для них обузой.
Нимрод в свои шестьдесят два все еще оставался лучшим следопытом в армии, несмотря на то, видел не дальше чем в десяти шагах. В последнее время старый разведчик с трудом переносил дальние походы, с чужой помощью взбирался на коня, в дороге испытывал боли в животе и промежности, — и это из-за него Ахикар несколько раз вынужден был разводить в пути костер, пренебрегая опасностями, чтобы дать старику поесть горячей пищи.
«А я отдувайся за него, — проворчал в мыслях Марона, покосившись на старшего товарища. — И зачем его только брали? Толку-то».
Нимрод тем временем по-хозяйски расстелил на камнях циновку, под голову вместо подушки положил куртку, свернулся калачиком и мгновенно уснул.