— И твой отец пришлет солдат?
Она посмотрела ему в глаза. Вот он, переломный момент, сейчас ее слова решали все: все, что случится с миром, все века, все неизмеримое будущее, все зависело от ее ответа.
— Он мой отец. Он не бросит меня в беде.
И хотя она знала, что завтра и послезавтра им предстоит тот же самый разговор, знала она и другое: на самом деле, решение уже принято, она будет коронована в пражском соборе, и у нее будет придворный театр с лучшими актерами мира.
Она вздохнула. До этого, увы, так и не дошло. «Не успела», — думала она, сидя между окном и холодным камином, глядя на падающие хлопья. Одной зимы мало. Создать придворный театр — дело многих лет. Но, по крайней мере, их коронация была так возвышенна, как ей мечталось, а затем ее портреты писали лучшие художники Богемии, Моравии и Англии, и она ела с золотых тарелок и шествовала во главе процессий через город, и одетые херувимами мальчики несли ее шлейф.
А Фридрих в это время писал письма папа́: «Император скоро нападет, дорогой отец, он наверняка нападет, нам нужна защита».
В ответных письмах папа́ желал им сил, слал им свое благословление и советы о том, как беречь здоровье, оформлять тронный зал и править страной, клялся в своей вечной любви и в том, что они всегда могут на него рассчитывать.
Но солдат не слал.
А когда Фридрих перешел, наконец, к мольбам, «ради Бога, ради Христа, нам нужна помощь», то папа́ ответил, что всякую секунду мыслит с трепетом и надеждой о своих драгоценных детях.
Но так как он не послал солдат, то и Протестантская уния солдат не послала, и одно только богемское войско собралось при полном параде в стальных доспехах перед городскими воротами.
Глядя на них из Пражского Града, Лиз осознала с холодеющим сердцем, что эти сверкающие пики, эти мечи и алебарды — не просто блестящие предметы, а лезвия. Ножи, специально заточенные для того, чтобы протыкать человеческую кожу, резать человеческую плоть и рубить человеческие кости. Люди, так красиво марширующие в ногу там, внизу, будут всаживать эти длинные ножи в лица другим людям, а те другие будут всаживать ножи им в грудь и шею, и во многих из них попадут литые комки стали, летящие так быстро, что на лету отрывают головы, дробят конечности, пробивают животы. Сотни ведер крови, текущей сейчас в этих людях, скоро будут уже не в них, кровь эта брызнет, потечет и впитается в конце концов в землю. Что, собственно, делала земля со всей этой кровью — смывал ли ее дождь, или она становилась удобрением, и на ней вырастали какие-нибудь особые растения? Один врач как-то сказал ей, что от семени умирающих рождаются альрауны, живые дрожащие человечки, служащие корнями мандрагоре и кричащие как младенцы, если их вытянуть из земли.
И тогда она поняла, что их войско проиграет. Поняла это с такой ясностью, что у нее закружилась голова; никогда до этого она не заглядывала в будущее, и позже ей это тоже ни разу не удавалось, но в то мгновение ее посетило не предчувствие, а абсолютная уверенность: эти люди погибнут, почти все, только некоторые останутся калеками, а еще некоторые просто удерут, и тогда Фридриху, и ей, и детям придется бежать на запад, где они будут жить в изгнании, и даже вернуться в Гейдельберг они не смогут, император этого не допустит.
Именно так все и случилось.
Они переезжали от одного протестантского правителя к другому, теряя по дороге деньги и свиту, над ними тяготела имперская опала, и Фридрих не был уже больше даже курфюрстом, по велению императора титул был передан его баварскому кузену, католику. Золотая Булла воспрещала императору давать такой приказ, но кто бы ему помешал, когда его полководцы побеждали почти в каждом сражении. Верно, им мог бы помочь папа́; он регулярно слал благожелательные, заботливые послания, писанные прекрасным слогом. Но солдат не слал. И не советовал приезжать в Англию: сейчас из-за переговоров с Испанией неподходящий момент, испанские войска стягиваются в Пфальц, чтобы продолжить оттуда войну с Голландией, — наберитесь терпения, дети мои, Господь и Фортуна на стороне благочестивых, не теряйте надежды, дня не проходит, чтобы за вас не молился отец ваш Яков.
А император продолжал выигрывать битву за битвой. Он победил унию, победил датского короля, и начало казаться возможным, что протестантская вера и вовсе исчезнет с божьего света.
Но затем высадился шведский король Густав Адольф, тот самый, что не захотел жениться на Лиз. Он победил в первой своей битве и во всех последующих, и вот он уже был на зимней стоянке под Майнцем, и после долгих колебаний Фридрих написал ему размашистым почерком и с королевской печатью, и всего через два месяца в Гаагу прибыл ответ с печатью столь же внушительных размеров: «Нашему величеству радостно слышать, что вы в добром здравии, надеемся на ваш визит».