Оставалось только надеяться, что все важное он уже написал.
Он легко поднялся и пошел вперед. Оглядевшись, он увидел, что они снова втроем: коленопреклоненный шут в своем плаще из телячьей шкуры, король на земле, уже наполовину покрытый снегом, и он сам. Шут поднял глаза. Их взгляды встретились. Шут приложил руку ко лбу и поклонился.
Король попрощался кивком, отвернулся и пошел прочь. Он больше не проваливался в снег и потому двигался легко и быстро.
Голод
— Жила-была одна мать, — рассказывает Неле.
Они уже третий день в лесу. Иногда сквозь лиственную крону пробивается свет, и дождя сквозь нее тоже проливается достаточно, чтобы их вымочить. «Кончится этот лес когда-нибудь или нет», — думают они. Пирмин идет перед ними, почесывая порой проплешину и не оборачиваясь; иногда они слышат, как он бормочет или поет на чужом языке. Они уже достаточно хорошо его знают, чтобы с ним не заговаривать: он может рассердиться, а когда он сердится, недалеко и до побоев.
— И было у нее три дочери, — рассказывает Неле. — И была у них гусыня. И снесла она златое яйцо.
— Какое-какое?
— Золотое.
— Ты сказала златое.
— Это то же самое. Старшие дочери были совсем не похожи на младшую: они были злые, с черной душой, но красавицы. А младшая была добрая, и душа у нее была белая как снег.
— И тоже красавица?
— Самая из них прекрасная. Хороша как божий день.
— Как божий день?
— Да, — сердито говорит она.
— А он хорош?
— Очень.
— Божий день?
— Лучше некуда. И вот злые сестры заставляли младшую работать и работать без сна и отдыха, она себе пальцы в кровь истерла и ноги тоже, и волосы у нее поседели до срока. И вот однажды златое яйцо раскололось, и вышел из него мальчик-с-пальчик, и спросил: «Дева, чего пожелаешь?»
— А до этого где яйцо было?
— Не знаю, лежало где-то.
— Так все время и лежало?
— Да, так и лежало.
— Золотое яйцо? И никто его не стащил?
— Это сказка!
— Ты ее сама придумала?
Неле молчит. Она не видит смысла в этом вопросе. В лесных сумерках силуэт мальчика еще тоньше — он идет, чуть пригнувшись, вытягивая голову вперед, тощий как жердь, как ожившая деревянная фигурка. Сама ли она придумала сказку? Она не знает. Ей так часто рассказывали сказки, мать рассказывала, и тетка, и другая тетка, и бабушка, про мальчиков-с-пальчик и златые яйца, и волков, и рыцарей, и ведьм, и добрых и злых сестер, что теперь она сама может рассказывать, не думая: стоит только начать, как все идет само собой, и части складываются в целое, то так, то эдак, вот сказка и готова.
— Ну, давай дальше, — говорит мальчик.
Пока Неле рассказывает, как мальчик-с-пальчик превратил добрую сестру по ее просьбе в ласточку, чтобы она могла улететь в страну Шлараффию, где все хорошо и никто не ведает голода, она замечает, что лес вокруг становится все гуще. Вообще-то они должны были приближаться к городу Аугсбургу — да только не похоже на это.
Пирмин останавливается. Поворачивается вокруг своей оси, принюхивается. Что-то привлекло его внимание. Он наклоняется и вглядывается в ствол березы, в черно-белую кору, в отверстие от сучка.
— Что там? — спрашивает Неле и сразу же пугается своей неосмотрительности. Она чувствует, как мальчик замирает рядом с ней.
Пирмин медленно поворачивает к ним свою большую шишковатую лысую голову. Его глаза враждебно блестят.
— Рассказывай дальше, — говорит он.
На Нелиных руках и ногах все еще ноют те места, где он ее ущипнул, и плечо болит еще почти что так же, как четыре или пять дней назад, когда он ловко вывернул ей руку за спину. Мальчик попытался тогда за нее заступиться, но Пирмин так пнул его ногой в живот, что он до вечера не мог выпрямиться.
И все же Пирмин пока ни разу не зашел слишком далеко. Он делал им больно, но не слишком больно, и сколько он ни хватал Неле, ни разу не касался ее выше колена или ниже пупка. Он знает, что они могут в любой момент сбежать, и держит их так, как может: учит тому, чему они хотят учиться.
— Рассказывай дальше, — говорит он. — Еще раз просить не стану.
И Неле, все еще гадая, что он увидел в той дыре от сучка, принимается рассказывать, как мальчик-с-пальчик подлетает на ласточке к воротам Шлараффии, перед которыми стоит охранник ростом с башню. Он говорит: «Здесь не знают голода и жажды, да только вам сюда вход закрыт!» Они просят его и умоляют, но он не ведает пощады, у него каменное сердце, оно лежит в его груди тяжелым грузом и не бьется, и поэтому ответ у него один: «Вам вход закрыт! Вам вход закрыт!»