Кастер тонко улыбнулся.
- Тонко и точно продумана этика всякого крупного кровопролития: чистые руки — у теоретика, чистая советь — у исполнителя. Я, моя маленькая гурия, много раз отговаривал тебя от такого шага. Горжусь ли я участием в этом? Нет. Однако, подумай на досуге, возможно именно мое участие и снизило количество жертв с "удовлетворяющих тебя" до "минимально допустимых".
- Полагаю, это ты меня вежливо "мстительной сукой" назвал?
- А ты имеешь что-то против? – Его грубый тон вернул ее на место. Сара не знала, что сказать. Он говорил правду и ей нечего было возразить. Вернувшись в кресло он продолжил:
- У тебя, Сара, есть поразительная способность. Ты умеешь превращать жизнь любого человека в холокост-лайт. Посмотри, во что ты превратила жизнь Виннера. У тебя был шанс, бросить его и уйти ко мне.
- Кому бы я была нужна брошенной?
- Ты не оказалась бы брошенной. Ты бы ушла ко мне. Ушла к тому, у кого Виннер боится чихнуть в кабинете. Признаюсь, я ждал этого. А что я получил? Я увидел, что бывает с людьми, которые поступают вопреки твоему желанию. Ты обошлась с Виннером равнодушно, как с предметом, и брезгливо, как с тараканом. А ведь я уже завтра могу очутиться на его месте. Поэтому, да, нас – не будет. Ты будешь окружена блестящим обществом и роскошью, а я буду богатеть и восхищаться тобой со стороны, не вовлеченный в твои интриги. Если ты строила планы насчет меня, то поставь на них крест и отправляйся в Лондон. Твой вылет завтра. Поселишься в этой гостинице. – Он бросил в ее сторону рекламный проспект. - Через два дня за тобой приедет моя машина и отвезет в Рэд Гарденз.
Кастер ушел, а его речь все еще била кнутом, превращая ее железные нервы в жалкие рваные тряпки. От ядовитых и едких, выжигающих нутро слов, сердце не билось. Оно выбивало барабанный бой, корчилось от горечи. Ей ли было не знать, что слова – это власть, с которой невозможно бороться и которой нельзя противостоять. Сродни камню, гулко упавшему в озеро, сказанное вслух также оседает на дно, оставляя после себя круги, еще долго расходящиеся по поверхности. И нет на свете человека, способного сопротивляться этой мощнейшей, бескомпромиссной силе, выкованной веками, выработанной естественным отбором, отшлифованный эволюцией – силе слова. Сара, ювелирно владеющая этим навыком, не смогла от него защититься. Речь Кастера вертелась у нее в голове, сдавливала виски, вызывая картины прошлого. Как легко было не задумываться о сделанном и как трудно отмахнуться от чувства вины.
Ей стало больно. Воспоминания упорно штурмовали ее, словно парящие вокруг нее вороны. Она отгоняла от себя лица, маячившие перед глазами. Как неприятно! Как мучительно! Хотелось кричать от обиды, выливать ведра кипящей смолы, бросать камни, рвать одежду, пинаться и царапаться. Но больно было не снаружи. Где-то внутри нее поселилось саднящее чувство тревоги и страха. Горло по-прежнему было сдавлено чьей-то крепкой рукой. Сара подошла к зеркалу. Ее ладонь плотным кольцом сжимала шею. Она ощутила свой подавленный, хриплый от удушья крик в пересохшем горле и спазмы, не дающие вдохнуть. Жутко! Агония простиралась дальше, испепеляя ее. Сара бесцельно кружила по комнате. Казалось, если она остановится, то ее мир треснет, как мозаика и рухнет к ее ногам. По пути она хватала все, что попадалось ей под руку. Повертев в руках, она также бесцельно ставила вещи на первые попадавшиеся ей места. Услышав стук в дверь, Сара все-таки остановилась. В ней еще оставалась щенячья надежда увидеть Кастера. Однако в комнату вошел его водитель. Неловко шаркая ногой по паркету, неуклюже скрывая за этим примитивным жестом осведомленность, он вяло произнес:
- Мистер Кастер сказал отвезти вас, куда попросите.
"Вот значит как!" Горечь, терпкая и вязкая, медленно поднималась в ней.
- Спасибо, Джим. Но я как раз собралась прогуляться.
Сара через силу выдавила улыбку и подошла к окну. Она чувствовала себя использованной. Не просто использованной, а брошенной. Даже не столько брошенной, а выкинутой. Не забытой, не оставленной, не покинутой, а вышвырнутой. Никогда еще она не испытывала такого бессилия от невозможности хоть что-то изменить, исправить. Что может быть страшнее мысли, что ты превратилась для кого-то в запертую комнату, которую больше не навещают, или вспоминают, пренебрежительно скривившись. Сара растворялась в своей ненужности. Она столкнулась с одним из видов одиночества – подвид отвергнутый. Однако Сара понимала, что дорогу к нему проложила сама. От этой мысли ей хотелось выть.
Механически она вышла из комнаты, прошла по коридору и спустилась в холл. Открыв двери в сад, Сара на секунду зажмурилась, заслоняясь рукой от яркого света. Спустившись по ступенькам, она прошла по дорожке к воротам. Перейдя дорогу, она направилась к мегаполису. Его вечный шум, вечное беспокойство, в котором тонут даже самые надрывные крики, поддержит ее и не даст ощутить младенческую беспомощность отягощенную жутким бременем – памятью.
Они смотрели на ее удаляющуюся фигуру.
- Я полагал, ты к ней привязался, некоторым образом. Неужели я ошибся? – Не поворачивая головы к собеседнику спросил Фостер.
Кастер не ответил. Казалось, он вообще не слышал вопроса. Словно прикованный, он не отрываясь смотрел на одинокую фигурку, постепенно скрывающуюся из глаз. Фостер подошел к письменному столу и задумчиво постучал пальцами по дубовой полированной поверхности.
- Нет, я не ошибся. – Продолжил Фостер. – Ты встретил женщину своего уровня. Тогда я не понимаю.
- Да, ты не понимаешь. Ее никто не в состоянии понять, кроме меня. Все очень просто, Фил. Она стремилась к превосходству, а не к совершенству. А ведь еще гениальный Гюго говорил, что жизнь, лишенная нежности и любви, не что иное как неживой, визжащий и скрипучий механизм.
- Ты не боишься ее сломать?
- Сломать? – Кастер хрипло рассмеялся. - Крест каждому даётся в строгом соответствии с его спиной, Фил. Ровно столько, сколько он может вынести. Тебе ли этого не знать? Тебе пора собираться, Фил. Тебя ждет твое первое заседание.
- Ты думаешь она придет?
- Я уверен в этом. – Сказал он, продолжая сверлить место, где Сара скрылась из виду.
Сара ощущала какую-то клейкую тягучую смесь боли и стыда. У тела есть болевой порог. А есть ли эффект глубины у боли, терзающей изнутри? Она шла, а откуда-то из глубин возникали правдивые до ужаса слова Кастера. За ними всплывали лица… Изможденный и усталый Бауэр, прикованный к постели; Рита с немигающими глазами; ее мать, тихо покачивающуюся на кровати, с душераздирающей скорбью на сухих, уже иссушенных от слез, глазах; небритый и одутловатый Виннер, развалившийся в кресле, глотающий виски прямо из бутылки; Марк, меряющий беспокойными шагами маленькое темное помещение; сидящий в кабинете Блум, обхвативший руками голову; одинокий Краттон, оставшийся в пустом доме без вещей, денег и жены; лица малознакомых людей, с которыми она прежде работала, взявшие ипотеку, тянущие больных родственников, содержащие семьи. Они всплывали в голове и оседали в сердце. Откуда-то вновь возникали злобные слова, врезающиеся в память. Саре хотелось завизжать. Чтобы этот крик затмил лица, заглушил слова, избавил от непомерной ноши вины. Чтобы набраться сил и выстоять в безумии сошиал лайфа. Но она молчала. Просто шла. Просто молчала. Просто смотрела. Просто ничего не видела. Глаза резали, но слез не было. Сколько таких же потерянных, как она, душ гуляет в этом городе? И кого больше – плачущих или пытающихся не заплакать? Почему раньше она не задумывалась о них? Остановило бы это ее? Сара знала ответ: нет. Ничего бы ее не остановило. Тогда что же? Почему мелькают эти лица? Почему ее давят воспоминания? Только ли оттого, что о них напомнили? Нет. Медленно как в тумане, не слыша гула авто Сара шла, осмысливая эту пытку, словно по лезвию туда и обратно, где крутилась одна единственная мысль: что тогда? Что ее загоняет в угол? Отчего ей хочется выть и царапать сердце? Было бы ей все равно, если бы тоже самое сказал Виннер? Она остановилась. Да! Ей было бы все равно. Неужели дело в Кастере? Неужели его мнение о ней, так много для нее значит? Неужели ей стала невыносима сама мысль о том, что он плохо о ней думает? Неужели и у нее есть свой нравственный Рубикон? Неужели все, что он сделал было только ради нее? Сара вдруг остро ощутила свою ущербность и нищету чувств. Ее загнали в угол. Теперь она уже не такая как раньше. Кастер заставил ее чувствовать себя взломанной, вывернутой наизнанку, полностью опустошенной. Теперь она действительно пустая. Обыкновенная пустышка, отравленная злобой и отчаянием.