Отец ремонтировал дверцу буфета. Дверца уже целый год болталась на одной петельке. Шурупы и разные ржавые гвозди хранились у нас в железной коробке из-под халвы. В коробке не оказалось ни одного подходящего шурупа.
— Ешь ты их, что ли? — проворчал отец, высыпая содержимое банки на стол.
Хотя я наелся щей и пшенной каши с молоком, в голове у меня еще немного шумело после портвейна. Поэтому я сказал:
— Нет, я их не ем. Они невкусные.
Отец уставился на меня, но промолчал. Сразу после кладбища ему было неудобно отвешивать мне подзатыльники.
— Посмотри в шкафчике на кухне, — сказала мама. — Там внизу, где стиральный порошок, еще какие-то гвозди есть.
Отец зашлепал босыми ногами на кухню. Если бы не обязательная для каждого военнослужащего форма одежды, он бы, наверно, и на аэродром ходил босиком.
Не успел отец дошлепать до двери, как в нее кто-то постучал. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились начальник политотдела и подполковник Серкиз.
— Не помешали? — жмурясь, сказал начальник политотдела. — Незваный гость, оно дело известное…
Он с силой сжал веки и надавил на глаза пальцами. Пальцы у него сошлись на переносице.
— Не помешали? — повторил он.
Я не помню случая, чтобы наш дом привлек внимание кого-нибудь из начальства. А тут сразу двое. Отец растерялся и замер по стойке «смирно». Потом он спохватился и бросился за своим кителем, что висел на плечиках за кроватью.
— Ну, зачем же вы? — поморщился начальник политотдела, старательно моргая глазами. — Мы ведь на секунду.
Но отец уже застегивал китель. Нашивки на старшинских погонах походили на посадочное «Т», которое выкладывают во время полетов на аэродроме. Мама ладошкой сгребала со стола в банку из-под халвы гвоздики и шурупы. Я потянул отца за рукав и посмотрел на его голые ноги.
— Ага. Прошу прощения. Сейчас, — забормотал отец и кинулся за ботинками.
Он совсем смешался. Мне его даже жалко стало. Хотя, на мой взгляд, дома человек имеет полное право ходить в чем хочет. Будь он хоть вообще рядовой.
Но в нашем доме меня, кажется, понимала одна Феня. Она как ни в чем не бывало лежала спиной к гостям и лишь одернула на коленях халатик.
— Ну вот, хлопот мы вам тут доставили, — заморгал начальник политотдела. — Разрешите?
Он взялся за спинку стула и посмотрел на маму.
— Да, конечно, — засуетилась мама. Она тоже не знала, как вести себя с такими гостями. То ли посылать меня к дяде Косте за водкой и накрывать на стол, то ли еще что.
Начальник политотдела сел и снял фуражку. Натянутый на нее белый чехол еще не совсем просох. Только на самой середине высвечивала сухая горка.
Оттого что мы все растерялись и молчали, полковник тоже почувствовал себя не совсем ловко. Моргая и морщась, словно ему запорошило глаза, он посмотрел на Серкиза. Но Серкиз с отсутствующим взглядом стоял у двери и всем своим видом показывал, что ему этот визит — хуже касторки.
— Понимаете, — сказал начальник политотдела, переводя моргающие глаза на маму, — мы, собственно, не совсем к вам. Родных у Переверзева не осталось, так что… В общем, надо как-то с его имуществом вопрос решить. А комнату мы отдадим вам. Тесновато вам тут, и дети у вас взрослые. Замуж им скоро.
Полковник говорил все это маме. И мама слушала его и тихо кивала головой. При последних словах он попытался улыбнуться. Но веки у него сжимались так болезненно, что из улыбки ничего не вышло.
— Замуж им еще не скоро, — зло сказала с кровати Феня. — Откуда вы взяли, что им скоро замуж?
— Вот, пожалуйста, — заморгал полковник, опять силясь улыбнуться, — на воре шапка горит. Но я ведь шучу. Вы понимаете.
— Да, да, понимаем, — заторопилась мама.
А Феня, вместо того чтобы замолчать, отчетливо произнесла:
— Что-то нынче у всех шутки больно однобокие пошли. Вы бы уж заодно и лейтенанта Барханова помянули. Чего уж.
— М-да, — сказал начальник политотдела, и все замолчали.
Молчали в комнате так долго, что у меня чуть сердце не остановилось. Я не выдержал и сказал:
— Папа говорит, что мы этого Барханова все равно к нам и на порог не пустим.
— Как? — удивился начальник политотдела и заморгал еще быстрее. — Почему не пустите?
И в тот же момент на моем затылке прозвенела солидная затрещина.
— Вы не слушайте его, товарищ полковник, — пробормотал отец. — Вы не слушайте.
— А что, теперь так уж пустишь? — спросил я.
— М-да, — сказал начальник политотдела и зажмурился. — Мы бы, в общем, хотели к нему в комнату заглянуть. Вы не возражаете?