В коридоре резко зазвонил телефон. Чертыхаясь, я направился туда. Из монастыря сообщили: умер Митя Столбов. Невесть откуда взявшаяся молния ударила Митю в голову, выжгла язык и, не опалив даже усов, испарилась. Митя умер от болевого шока. "Сбылось", - похолодел я. Льноволосый не врал. Он мстил! Но, кому этот урок был впрок, я не понимал. Ведь, кроме меня и Митяя, в моем городке его никто не принимал всерьез. И тем не менее этот идиот начал действовать. Уничтожал свидетелей? Вряд ли. Скорее предупреждал.
О чем?
Чтоб я молчал!
Ошарашенный, я тупо уставился в светлое московское окно. Тинга с мужем сгорали на работе. Рахмет мирно спал в стерильных яслях. В тишине квартиры методично капала вода из крана, задавая потоку времени своеобразный ритм. Он каждой каплей простреливал меня насквозь, гулко отдаваясь в висках. Пытал как мог. Внизу что-то мелькнуло. Я отодвинул штору, и в лицо мне ударил сноп иссиня-белого света. Закрывая рукой глаза, я отмахнулся, налетел на стул, перевернулся через него и врезался затылком в стену. Очнулся сидящим на полу. Передо мной лежал лист бумаги с аккуратным печатным текстом. "Просвещают", - подумал я.
Текст гласил:
И остался Иаков один.
И боролся Некто с ним до появления зари;
И увидев, что не одолевает
его, коснулся состава бедра его
и повредил состав бедра у Иакова,
когда он боролся с Ним.
И сказал: отпусти Меня,
ибо взошла заря. Иаков сказал:
не отпущу тебя, пока не благословишь меня.
И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков.
И сказал: отныне имя тебе
будет не Иаков, а Израиль; ибо
ТЫ БОРОЛСЯ С БОГОМ.
"Иаков стал хромым за то, что боролся с Богом", - автоматически отметил я. И тут до меня дошло, чего не мог понять Иаков, борясь с Некто. Никакого Льноволосого не было. Не было бессердечного ангела, тупо боровшегося со мной.
Я БОРОЛСЯ С БОГОМ!
БЫЛ ТОЛЬКО ОН!
Листок вывалился из моих рук и легкий, как эльф, опустился на колено. Резкая боль полоснула по бедру, сжала его тисками, раздавила в горячую лепешку и, помедлив, жарко ударила в голову. Задохнувшись, я вскочил и вновь потерял сознание...
Когда я пришел в себя, листка нигде не было. Не было и боли. Взволнованный, я попытался встать, но опять неуклюже рухнул на прежнее место. Одна моя нога была короче другой. На ладонь! "Отныне имя твое Израиль, ибо ты боролся с Богом", - звенело у меня в ушах. "Израиль - это хромой или борющийся?" - задал я себе вопрос и попытался еще раз встать. Земля качалась, ходила ходуном, ярость придала мне силы. Правой ногой я едва дотягивался до пола, но стоять было можно. Меня всего перекосило, как старый дом без фундамента. "Сволочи! - думал я. - Уродуют, педагоги драные", "Ты Божья отметина, запятая в чужих словах", - билась и колола подлая мысль. "Нет! - выпрямился я, вырывая из сердца ледяную занозу. - Я не урод и не закорючка на твоих полях. Я РАЗГЛЯДЕЛ ТЕБЯ! И РАЗДЕЛИЛ ТЕБЯ! И ДАЛ ИМЯ ТЕБЕ! И НЕ ИСПУГАЛСЯ ТЕБЯ! И УЗНАЛ СИЛУ ТВОЮ!" Спотыкаясь, я бросился к окну. Октябрь спокойно вышивал свои одеяла. Лазурь колоколом стояла над его тихо работающим станком. Тянуло сладким дымком с огородов. Небосвод гудел от избытка радости и голубизны. Он смывал росами и дождями ее веселые излишки в задорную пестроту ручейков и рек. Легко дробил в голубую пыль палисадников и мелких луж. Кружа по дворам и скверам, щедро рассыпал чистой мозаикой детских доверчивых глаз. Голубая эмаль текла из его бездонной бочки, стоящей на самой вершине пряничных туч, заполняя собой все трещинки и царапины изношенного тела, делая его свежим и чистым. И в самом центре неба на нитке зенита весело сверкал и качался золотой шарик озорного светила. Шла жатва! Солнце, смеясь собирало в руки легкие золотые лучи, колос к колосу, обвивало ими небо, и тепло пеленало землю тонкими золотыми бинтами. Земля доверчиво открывала ему холодные закоулки и зябкие плечи. И то, что я был искалечен, ничего не значило. Юное тело мира приветствовало меня своим полуденным блеском, тонувшим в водовороте красок и лучей. Оно любило меня, ждало и верило в мою свободную волю, волю жалеющего человека. Ухватившись за подоконник и переполняясь восторгом, я чувствовал, что задыхаюсь и... Люблю! Душа истекала. Счастье переполняло ее, как керосин лампу.
И это было больше, чем достаточно.
Такова была воля земли! Моя доля!
И я принял ее безоговорочно.
Быть и жалеть! Жить чудом в Чуде!
С легким сердцем я поглядел на свою искалеченную ногу и обомлел: нога была прежней длины. "Дошло", - понял я и рассмеялся. А нужно было плакать. "Жалеть, жалеть, жалеть", - било пылкое сердце в гулкий гонг. "Любить, любить, любить", - отвечал ей сияющий небосвод. Слезы наконец пробили дорогу и жарко хлынули по сухому руслу. Я думал о Мите, Тинге, маленьком Рахмете, а плакал о Льноволосом. Вновь обретенном Боге! Дураке! Которого можно было и пожалеть.
Жизнь скользила. Волна в океане. И прибоем разбивалась о скалы домов. Что-то бурлило и пенилось в ее тугих водоворотах.
Опасно! Прекрасно! Всегда!
"Легче, легче на поворотах", - уговаривал я ее, но она не обращала на меня никакого внимания. Земля тучнела, Вселенная клубилась, Бог улыбался, а я ехал хоронить Митю. Возвращать долг! То, что так щедро на миг ссудило нам время. Эхо! Камень и боль легли на мою душу, свернули ей шею и искалеченную бросили под ноги судьбе.
Плакать и восторгаться! Смерть не дремала, не дремала и жизнь. Били склянки. Голубой колокол качало, несло, выворачивало наизнанку. Плющило между ладоней. Жарко грело холодную лазурь. Переплавляло в бессмысленный оптимизм людей. Смех! Радость! Каждый искал влюбленные глаза и находил.
Жизнь являлась счастьем, светлой долей, высшим везением. Стоило только пошевелить пальцем. И это было начало. Начало конца. Но начинать было нужно. "С Богом", - сказал я себе и засмеялся теперь уже без желания заплакать. "Ом-ом-ом", - снова закапал в ванне водопроводный кран. "Есть, есть, есть", - твердил он. "Всё было, будет и есть", - чеканили железные губы. "Всё было, - думал я. - Будет". А я есть! Центр бесконечной спирали. Вихря! Точки! Начала отсчета. И этого было достаточно. И - много!
"О-го-го-го-го! - закричал я в открытую форточку. - Быть - это много! Очень много!" "Много, много, много!" - эхом отвечала мне даль, как будто была концом, стеной. Она возвращала то, что ей дали. Назад! Осталось сделать это и мне. Вернуть и вернуться! Так замыкалась бесконечность, а с ней и плен. Плен бессмертия. Змея пожирала хвост, приближаясь к своему затылку. Спираль возвращалась назад. А с нею и время. Пульс начинал новую чечетку, ритм, песню, мелодию - тишину.
"Везет же людям! - подумал я о себе. - Не то что некоторым", - опять подумал я о себе и перестал вообще думать, отдаваясь нахлынувшему свету, становясь им, сияющим лучом. Семенем! Частью прямого и гнутого. Величиной без размера. Сущностью без имени, ибо Имя - конец. Частью целого. И целым! Он возвращался. И вместе с ним возвращался я. Отныне и навеки. Аминь.