— Да, конечно, я очень хочу; въ собраніи, мнѣ говорили, много бываетъ, и балы такъ хороши всегда, проговорила она скоро, скоро, какъ бы торопясь заговорить себя самое своими собственными словами.
— Вы не откажете мнѣ въ мазуркѣ? еще тише спросилъ офицеръ.
— Мазурка, да, конечно, это очень весело, я очень люблю…
Она положительно уже не знала, что говорила. За этимъ блестящимъ, двигавшимся вѣеромъ можно было уловить лихорадочныя искры въ ея блѣдныхъ глазахъ. Пальцы ея лѣвой руки, лежавшей на бархатной рампѣ ложи, ухватились за бинокль и такъ и закоченѣли на немъ, — я это видѣлъ.
— Я увѣренъ, что вамъ холодно, сказалъ я громко ей.
— Да, немножко… Отчего вы думаете? проговорила она съ усиліемъ.
— Въ этихъ ложахъ бенуара всегда дуетъ изъ маленькой двери подъ сценой, чрезъ которую музыканты проходятъ въ оркестръ, а она именно теперь отворена, объяснилъ я довольно естественно.
— Вы совершенно правы, подтвердилъ Звѣницынъ. — Je vous conseille de vous retirer à l'arrière, mademoiselle, примолвилъ онъ, устремивъ на нее долгій прощальный взглядъ, и удалился.
— Вамъ не мѣшало бы выпить чашку чаю. Я сейчасъ пришлю, сказалъ Кемскій, подбѣгая къ ней.
— Не хочешь-ли домой? спросилъ ее отецъ.
— Нѣтъ, сказала она, вставая съ мѣста. — А чаю я выпью, мнѣ точно холодно что-то.
Я раскланялся.
— До свиданія, сказалъ мнѣ старикъ Чемисаровъ, между тѣмъ какъ дочь его прощалась со мной улыбкой, въ которой сказывалась какъ будто какая-то мимолетная и унылая благодарность….
Во второмъ актѣ вышла бенефиціантка, въ роли Матильды, въ шляпѣ съ перьями и хлыстомъ въ рукѣ. Она была еще молода и свѣжа, съ полными, румяными губами. Цѣлая буря хлопанья и возгласовъ поднялась при ея появленіи. Она кланялась, присѣдала и складывала руки крестомъ къ горлу, я потомъ опять присѣдала и кланялась, при чемъ поклонники ея могли удобно оцѣнить контуры вида самаго пріятнаго, волновавшіеся подъ лифомъ ея темнаго бархатнаго платья. Букетовъ и подарковъ поднесено ей было въ изобиліи. Въ числѣ послѣднихъ была даже дюжина серебряныхъ ложекъ, презентъ практическаго человѣка.
Опера шла своимъ чередомъ. Теноръ возводилъ очи горѣ и прикладывалъ обѣ ладони въ сердцу. Баритонъ пускалъ руки наотмашъ въпустое пространство. Басъ, съ натуженною до-синя шеей, пропускалъ свою ноту въ буфы, нашитые на груди его пейзанскаго костюма, и внушительно тыкалъ внизъ указательнымъ пальцемъ. И все это производилось такъ, какъ будто каждый изъ нихъ говорилъ себѣ въ это время: "а должно-быть изъ этого что-нибудь и выйдетъ!" И они не ошибались. Богъ великъ, — дѣйствительно выходило что-то. Публика спѣшила апплодировать каждому изъ нихъ порознь и всѣмъ вмѣстѣ взятымъ, для доказательства, вѣроятно, и съ своей стороны, полнаго сочувствія къ такому простодушію воззрѣній на дѣло искусства….
Я обернулся къ оставленному мной бенуару.
На виду въ немъ сидѣла теперь одна Надежда Павловна и слушала, опершись головой на руку и не сводя глазъ со сцены. Въ продолженіе всего акта она не перемѣнила положенія. Чему внимала она такъ безмолвно и прилежно, — страстнымъ-ли звукамъ этой музыки, въ первый разъ касавшимся ея слуха, или глухому ропоту и сожалѣніямъ своего собственнаго сердца, — не знаю, но ея блѣдный и недвижный обликъ, съ выраженіемъ скорбнаго помысла, какъ бы оледенѣвшаго на ея челѣ, походилъ скорѣе на могильный памятникъ, чѣмъ на живой человѣческій образъ….
Передъ третьимъ актомъ я уѣхалъ изъ театра, не дождавшись Кемскаго. Мнѣ и не хотѣлось видѣть его въ эту минуту.
VI
Утромъ, на другой день, я получилъ отъ Кемскаго записку. Онъ говорилъ въней, что заѣдетъ за мной вечерамъ, чтобъ отправиться вмѣстѣ въ собраніе. Я жилъ оттуда въ двухъ шагахъ.
Онъ явился часу въдесятомъ; ѣхать на балъ было еще рано. Онъ спросилъ чаю и усѣлся въ моемъ кабинетѣ, пока я въ другой комнатѣ приступалъ къ туалету.
— Что Надежда Павловна? спросилъ я его сквозь растворенную дверь.
— Ничего, здорова.
— Ты ее сегодня видѣлъ?
— Мелькомъ. Княгиня Марѳа Львовна заѣхала за ней дѣлать визиты; вернулись только къ обѣду.
— А ты гдѣ обѣдалъ?
— У нихъ же. Сидѣлъ между двумя какими-то сенаторами и разсказывалъ имъ про Японію. Здѣсь, братъ, не деревня, ни въ какое время дня не застанешь ихъ однихъ, примолвилъ онъ съ досадой.
— Скажи мнѣ, пожалуйста, спросилъ я, — о комъ это вы вчера съ старикомъ генераломъ говорили?
— Когда это?
— Да въ ложѣ. О какомъ-то Кирилинѣ.
— А ты слушалъ нашъ разговоръ, когда въ то же время могъ наслаждаться остроумною бесѣдой господина Звѣницына! Удивляюсь, сказалъ Кемскій. — Что же тебѣ хочется знать?