Но какъ же и хороша была она въ эту минуту, какою таинственною прелестью сіяли для меня эти нѣмые продолговатые глаза. Сколько тоски угадывалъ я теперь подъ ея холодными, безупречными чертами! А въ мягкихъ складкахъ этихъ блекнувшихъ губъ было между тѣмъ столько требованія, столько правъ на счастіе…
На этомъ вечерѣ мнѣ суждено было видѣть ее въ послѣдній разъ, и я, словно предчувствуя это, глядѣлъ на нее не отрываясь…
Не одинъ разъ поднимались въ это время на меня ея глаза. Я отвѣчалъ имъ успокоительною улыбкой. Тревога ея понемногу стихала. Она могла уже отвѣчать на невинныя рѣчи своего юнаго кавалера, между тѣмъ какъ глаза ея все чаще и чаще останавливались на Кемскомъ.
Подъ конецъ кадрили она еще разъ пристально взглянула на меня.
Я понялъ и подошелъ, едва раскланялся съ ней ея кавалеръ,
— Скажите, быстро промолвила она, наклоняя голову съ букету изъ бѣлыхъ розъ, дрожавшему въ ея рукѣ,- скажите, кончено-ли все?
— Вы сами видите: танцуютъ рядомъ, оба веселы, балъ такъ оживленъ. Оба они, я увѣренъ, уже успѣли все позабыть…
— Вы отвѣчаете мнѣ, что ничего не будетъ?
— Чему же и быть, помилуйте! Будьте совершенно спокойны.
— Я васъ едва знаю, но я вамъ вѣрю, сказала она, даря меня долгимъ, благодарнымъ взглядомъ:- я хочу у васъ просить совѣта…
— Говорите скорѣе, я весь вашъ! воскликнулъ я съ искреннимъ увлеченіемъ.
— Я едва стою, я не могу танцовать мазурки, прошептала она со слезами въ голосѣ.
— Такъ уѣзжайте скорѣе: это лучшее, что вы можете сдѣлать во всѣхъ отношеніяхъ, поспѣшно сказалъ я.
— Но я не смѣю…. этотъ офицеръ не повѣритъ, что мнѣ нездоровится…. онъ подумаетъ, что я не хочу танцовать съ нимъ, что я дѣлаю это для Владиміра…
— Батюшка можетъ увезти васъ независимо отъ вашей воли. Вамъ стоитъ только шепнуть ему объ этомъ.
Брови ея сдвинулись. Она не отвѣчала.
— Погодите, я вамъ это устрою, предложилъ я.
Она еще разъ вскинула на меня глаза.
— Вы мой спаситель, сказала она, слабо усмѣхаясь.
Я пошелъ отыскивать ея отца.
Онъ стоялъ невдалекѣ и съ своего мѣста долженъ былъ видѣть переговоры мои съ его дочерью.
— Вы меня извините, генералъ, я долженъ вамъ сказать два слова.
Лицо его тотчасъ же словно окаменѣло. Эта гордая природа оскорблялась и тѣнью фамильярности.
— Надежда Павловна, продолжалъ я, не смущаясь, — приглашена на мазурку, а она такъ устала, что на нее жаль смотрѣть.
— Уѣхать хочетъ? спросилъ генералъ.
— Ее увезти бы надобно, объяснилъ я, — она совѣстится.
Онъ взглянулъ мнѣ въ лицо.
— А съ кѣмъ танцуетъ, съ Кемскимъ?
— Съ Звѣницынымъ.
— А! Хорошо, произнесъ старикъ по нѣкоторомъ молчаніи, не трогаясь съ мѣста.
Я вернулся къ Надеждѣ Павловнѣ, но ее уже успѣли такъ окружить, что я только могъ увѣдомить ее издалека знакомъ объ успѣхѣ моего посольства.
"Погодимъ, что будетъ," сказалъ я себѣ, становясь такъ, чтобъ она, въ случаѣ чего, могла тотчасъ же обратиться ко мнѣ. Признаюсь, въ эту минуту я, настоящимъ эгоистомъ, наслаждался внутренно мыслью, что она можетъ снова прибѣгнуть къ моей помощи.
Съ первыми звуками польки, слѣдовавшей за кадрилью, молодежь подлетѣла къ ней цѣлою стаей, какъ воробьи на сладкое вишенье, по выраженію Брусанова.
Старикъ-генералъ, видно, только и ждалъ этой минуты; онъ очутился подлѣ дочери.
— Устала? обратился онъ къ ней своимъ привычнымъ, короткимъ вопросомъ.
— Немножко, отвѣчала она.
— А у меня нога разболѣлась. Поѣдемъ.