— Зайди сюда! кликнулъ онъ меня изъ своей спальни.
Тамъ, на столѣ, лежалъ большой дорожный портфель, который Кемскій просилъ меня открыть ключикомъ, висѣвшимъ у него на цѣпочкѣ вмѣстѣ съ крестомъ и образками.
— Тутъ, налѣво, тетрадь…
Я тотчасъ узналъ женскую руку, спѣшную, но четкую, и тотъ англійскій почеркъ, которымъ пишетъ большинство русскихъ воспитанныхъ женщинъ.
— Прочти, — и суди ее! сказалъ Кемскій и отошелъ прочь.
— Благодарю тебя за довѣріе, другъ мой, пробормоталъ я, краснѣя, между тѣмъ, отъ досады за тѣ неосторожныя слова мои, которыя вызвали это, далеко нелестное для меня, довѣріе. — Я возвращу тебѣ рукопись завтра.
— Нѣтъ. Возьми ее съ собой въ Россію и отправь въ *** монастырь, на имя игуменьи, матери Варсонофіи. Если когда-нибудь я вернусь домой, я получу ее обратно. Но ежели, какъ надо полагать, я умру здѣсь, въ какомъ-нибудь углу, на чужбинѣ, я не хочу, чтобъ эта тетрадь попала вмѣстѣ съ моими бумагами въ присутственное мѣсто или въ руки моихъ невѣдомыхъ наслѣдниковъ. Мы вѣдь оба съ покойницей послѣдніе въ родѣ, примолвилъ Кемскій, печально улыбаясь: — близкихъ у насъ никого нѣтъ. Рай-Воздвиженскимъ, этимъ старымъ Чемисаровскимъ гнѣздомъ, владѣетъ теперь столичный чинъ, изъ вліятельныхъ, одинъ изъ тѣхъ любезныхъ продуктовъ петербургскаго канцелярства, которыхъ Павелъ Васильевичъ безразлично называлъ холопами и при жизни къ себѣ на глаза не пускалъ… — Ну-съ, а теперь прощай, ***, прервалъ себя вдругъ Кемскій; онъ очевидно боялся подать поводъ продлиться разговору, и такъ уже давно тяжелому для него. — Я усталъ, пора на покой.
— Прощай. До завтра?
— Да, конечно… впрочемъ не знаю, отвѣчалъ онъ разсѣянно, не глядя на меня.
Я ушелъ отъ него и всю ночь напролетъ провелъ за чтеніемъ тетради, такъ неожиданно попавшей въ мои руки.
V
На другой день, часу въ первомъ, я зашелъ къ Кемскому, но его дома не было. Грызунъ объяснилъ мнѣ, что онъ ушелъ спозаранка, а куда — неизвѣстно.
— Не застану-ли я его теперь тамъ? спросилъ я, указывая на Conversationshaus.
Грызунъ отвелъ глаза въ сторону и провелъ рукавомъ по толстымъ своимъ губамъ.
— Вѣдь онъ каждый день тамъ сидитъ? примолвилъ я настойчиво.
Матросъ отвернулся и не отвѣчалъ ни слова.
Я отправился въ игорную залу.
Кемскій сидѣлъ на томъ же мѣстѣ; та же горка золота лежала предъ нимъ, и насупротивъ его вчерашній старикъ-французъ, тыча булавкой въ карточку, сообщалъ по-прежнему своимъ сосѣдямъ неодобрительныя замѣчанія объ игрѣ du capitaine russe.
Я долго простоялъ за его стуломъ, тщетно стараясь привлечь вниманіе Кемскаго. Онъ не отрывался отъ игры. Счастіе ему везло на этотъ разъ. Ему то-и-дѣло катилъ крупье тысячныя руло своею длинною лопаткой….
Перечитавъ у Маркса всю прибывшую почту, я вернулся въ игорную залу ко времени обѣда. Кемскій выходилъ оттуда въ сопровожденіи какихъ-то двухъ весьма невзрачныхъ съ виду личностей.
— Гдѣ ты обѣдаешь? спросилъ я его.
— У Вебера, съ этими господами, коротко отвѣчалъ онъ, проходя мимо.
Я отправился обѣдать одинъ въ Hôtel d'Angleterre; признаюсь, мнѣ было и больно, и досадно.
Едва успѣлъ я сѣсть за столъ, какъ подлѣ меня зазвучалъ мягкій, любезный баритонъ просвѣщеннаго г. Секкаторова.
— Я вамъ не помѣшаю?…
— Сдѣлайте милость.
— Я сейчасъ отъ княгини Машутиной, озабоченно объявилъ онъ. — Какая у нея прелестная вилла! И можете себѣ представить, кого я у нея встрѣтилъ… Вы знаете, что она въ связяхъ со всѣми знаменитостями Европы. Вѣдь вы знакомы съ нею?
— Не имѣю чести.
— Помилуйте, son salon est connu à Paris. Тьеръ не выходитъ отъ нея…. Такъ вотъ сегодня, угадайте, кто у нея сидѣлъ?… Гарнье-Пажесъ, знаменитый Гарнье-Пажесъ, одинъ изъ главныхъ дѣятелей 48 года, отчаянный республиканецъ, издатель извѣстной народной газеты….
— Что же этотъ отчаянный республиканецъ дѣлалъ у вашей княгини?
— Ахъ, да онъ прекрасный человѣкъ, un causeur charmant, de l'esprit plein ses poches…. Мы все время говорили о нашей великой реформѣ, онъ съ большимъ уваженіемъ относится о Россіи. И при этомъ отличную вещь сказалъ, удивительную вещь: le peuple russe est un enfant gйant qui sort de ses langes.
— Вамъ понравилось? спросилъ я съ невольною улыбкой.
Г. Секкаторовъ тотчасъ же и окрысился.
— Конечно, вы, можетъ-быть, принадлежите къ числу лицъ, относящихся съ полнымъ равнодушіемъ къ тому, что говорятъ о насъ въ чужихъ краяхъ. Но я, признаюсь вамъ, держусь иныхъ убѣжденій. Я полагаю, что намъ слѣдуетъ еще очень и очень дорожить мнѣніемъ о насъ иностранцевъ. И мнѣ пріятно, я не скрываю, каждый разъ, когда мнѣ приходится слышать заслуженно-лестный отзывъ о моемъ отечествѣ изъ устъ передоваго Европейца.