"Многое, если не все, оставалось для васъ невѣдомымъ, добрый другъ мой. Вы не допытывались, не допрашивали; слезы мои и недомолвки, чистая душа, вы мнѣ же объясняли преувеличеніями строгой къ себѣ совѣсти, вы не хотѣли видѣть моего стыда, вы заранѣе все и всецѣло прощали…. Боже мой, стоила-ли я такой любви!…
"Но вы должны все знать… Эти три-четыре мѣсяца, которые мнѣ остается жить, они даны мнѣ не даромъ, вѣдь могла же я умереть тамъ, въ Крыму, не приходя въ себя!… Не дарованъ-ли мнѣ этотъ срокъ Вышнею волей для покаянія предъ вами, для того, можетъ-быть, чтобы вы, — дай-то Богъ! — узнавъ все мое прошедшее, не такъ горько и долго сожалѣли обо мнѣ?…
"Признаться-ли вамъ еще, Владиміръ? Не знаю, гордость можетъ-быть это, — не даромъ же течетъ въ моихъ жилахъ Чемисаровская кровь, — но меня возмущаетъ мысль, что вы до самыхъ этихъ поръ любили не меня, а Наденьку вашего дѣтства, предметъ вашихъ первыхъ юношескихъ мечтаній. Если любви вашей суждено пережить меня, то пусть же она относится ко мнѣ, - ко мнѣ, грѣшницѣ, измѣнившей вамъ, недостойной васъ, но кающейся, какъ Магдалина, предъ вами, а не къ тому непорочному 17-тилѣтнему созданію, какимъ сохранили вы меня въ вашемъ воображеніи и съ которымъ такъ давно у меня ничего нѣтъ общаго.
"Я вамъ все разскажу, все; я могу теперь… Длиннымъ и отчетливымъ спискомъ развертывается предо мной моя жизнь, и я уже безучастно перечитываю знакомыя строки, и сердце не ускоряетъ своихъ біеній, когда я дохожу до иныхъ страницъ, еще такъ недавно поражавшихъ меня ужасомъ. Да, все кончено для меня!… Но каково бы ни было впечатлѣніе, которое должна произвести на васъ моя исповѣдь, — наброситъ ли она въ вашемъ сердцѣ темную завѣсу на мою память, или исполнится оно лишь всепрощающею жалостью, — другъ мой, братъ мой, дорогой мой Владиміръ, заклинаю васъ той душевною мукой, отъ которой умираю я теперь, не проклинайте того, кто былъ участникомъ моей вины! Его ужь нѣтъ, онъ погибъ ужасною смертью. Не возмущайте его страдальческой тѣни тяжелымъ укоромъ… Онъ погибъ изъ-за меня; онъ былъ безумецъ, можетъ-быть, но онъ любилъ меня!… Простите ему, да почіетъ онъ съ миромъ! Страшно было бы мнѣ думать, что отвѣтъ свой Богу онъ долженъ дать и за вашу участь, Владиміръ!"
"Вы помните, другъ мой, когда мы съ вами въ послѣдній разъ видѣлись въ Рай-Воздвиженскомъ. Это было въ маѣ мѣсяцѣ, семь лѣтъ тому назадъ. Корабль вашъ уходилъ въ Англію. Вы уѣзжали. Въ день вашего отъѣзда, утромъ, вы зашли во мнѣ. Мы остались на минуту одни. — Наденька, вы не забудете меня, вы не измѣнитесь ко мнѣ? сказали вы. — О, никогда, никогда! отвѣчала я, подавая вамъ обѣ руки и заливаясь слезами. Я васъ любила, Владиміръ, нѣжно любила съ дѣтства, привыкла я относить въ вамъ лучшіе помыслы мои и чувства. Я знала, что должна быть вашею женой, видѣла, какъ этого желали всѣ окружавшіе меня, какъ при одномъ видѣ вашемъ переставалъ хмурить отецъ мой свои грозныя брови. Когда я еще была маленькою, матушка ваша унимала мои слезы обѣщаніемъ выдать меня, когда выросту большая, за своего Володю. Когда я стала старше, моя добрая, старая гувернантка, — помните, — миссъ Сарра-Мэкдефъ, смиряла мое упрямство угрозой, что Mister Woldemar chall know it. Покойный братъ Вася, Андрюша Кирилинъ, учившійся съ нимъ вмѣстѣ, постоянно дразнили меня вами. Все питало, все растило чувство мое къ вамъ… О, не уѣзжай вы тогда, Владиміръ!… Я помню, когда вы получили изъ Николаева бумагу, требовавшую васъ на службу, — это было за обѣдомъ, — вы поблѣднѣли и молча передали ее чрезъ столъ батюшкѣ. Я вся занѣмѣла, сердце у меня упало… Не даромъ это было! Я предчувствовала, что страшный ударъ готовится разразиться надъ нами, — и громъ ударилъ, батюшка свернулъ бумагу, строго взглянулъ на васъ, въ отвѣтъ вашему печально вопросительному взгляду; и произнесъ только одно слово: "долгъ твой"; потомъ обернулся въ дворецкому и сказалъ: "Владиміръ Александровичъ завтра ѣдетъ; въ 12-ти часамъ подъ желтую коляску четверку лошадей". О, какъ долго потомъ звучали мнѣ, надрывая сердце, какъ погребальный колоколъ, эти холодныя, безпощадныя слова! Не они-ли въ самомъ дѣлѣ и похоронили на вѣки мое и ваше счастье?…
"Я ушла въ этотъ вечеръ въ себѣ наверхъ, подъ предлогомъ головной боли, и не выходила уже оттуда цѣлую недѣлю. Вы уѣхали на другой день… Ябыла въ отчаяніи, никого не хотѣла видѣть, лишилась сна. Батюшка послалъ ко мнѣ Карла Ивановича: я попросила его оставить меня въ покоѣ. Наконецъ батюшка, противъ своего обыкновенія, самъ зашелъ ко мнѣ однажды послѣ обѣда. Я могла замѣтить, что онъ былъ со мной какъ бы нѣжнѣе обыкновеннаго, поминалъ васъ и сказалъ, что васъ надо ждать въ Рождеству.