"Такъ мечтала въ безмолвной ночи моя восемнадцатилѣтняя голова… Предвидѣли-ли вы это, Владиміръ, когда радовались, что пріѣздъ Кирилина послужитъ для меня источникомъ музыкальныхъ наслажденій? Предвидѣли-ли вы, что съ перваго же раза эта музыка заставитъ "вашу Наденьву" провести безсонную ночь въ заботѣ о судьбѣ ея исполнителя?
"Я уснула только на зарѣ и увидѣла страшный сонъ. Всѣ впечатлѣнія того дня спутались и переложились въ томъ снѣ въ грозные фантастическіе образы. Прежде всего я увидѣла себя и васъ, Владиміръ, среди необозримаго пространства водъ; онѣ тихо плескались, и полный мѣсяцъ глядѣлся въ нихъ. Золотые лучи его тянулись длиннымъ вѣеромъ въ безконечную даль, и мы плыли съ вами по этимъ лучистымъ струямъ подъ бѣлымъ натянутымъ парусомъ. Не помню, что вы говорили мнѣ, но рука моя лежала въ вашей рукѣ, и мы оба весело слѣдили за блестящею стезей, оставляемою нашимъ челнокомъ на зыбучей волнѣ, какъ въ тотъ вечеръ, — помните, Владиміръ? — когда вы съ управителемъ устроили прогулку по нашей Семи. — Слышите-ли вы это пѣніе? спросила я васъ вдругъ, — тамъ, гдѣ мелькнулъ этотъ огонекъ? Поплывемъ туда, Владиміръ! — "Мы собьемся съ дороги, Надя, отвѣчали вы, — а видите, какъ она свѣтло стелется впереди". Но я настояла, и мы повернули въ ту сторону. Огонекъ все ярче горѣлъ, и пѣніе — все та же неотступная мелодія Кирилина — все слышнѣе раздавалось по мѣрѣ нашего приближенія, но за нами за то становилось все темнѣе и темнѣе, и черныя волны метались поперекъ оставленной нами золотой полосы мѣсяца… Вы печально указывали мнѣ на нее рукой, но я все стремилась впередъ. — Вотъ и берегъ близко, говорила я, вотъ и призывные огоньки на немъ такъ привѣтно разгорѣлись; пристанемъ въ нему скорѣе… Но это былъ не берегъ, а огромный утесъ, и доступу къ нему не было, а призывные огоньки горѣли теперь зловѣщимъ пламенемъ изъ огромныхъ пещеръ, превратившихся вдругъ въ пожирающіе глаза какого-то исполинскаго чудовища. Только сладкое пѣніе все еще звенѣло сквозь ревъ и вопли поднявшейся бури и манило, и звало меня въ себѣ, и я чувствовала, какъ что-то поднимаетъ меня и несетъ, противъ моей воли, въ огненный зѣвъ чудовища. — Владиміръ, Владиміръ! отчаянно кричала я, не видя васъ болѣе и ощущая только, какъ постепенно холодѣла моя рука. оставшаяся въ вашей замершей рукѣ. — Спасите, спасите меня! взывала я въ батюшкѣ. Но батюшка меня не слушалъ; онъ сидѣлъ въ нашей гостиной, въ большомъ креслѣ, съ поникшею головой, а противъ него сидѣлъ Карлъ Ивановичъ и сквозь очки читалъ газету. "Потонулъ", говорилъ онъ, качая головой. — Кто потонулъ? спрашивала я, замирая. — "Ричардъ Симсонъ, изъ Мадраса", отвѣчалъ батюшка громовымъ голосомъ, и вмѣстѣ съ этимъ именемъ разверзалась подъ моими ногами черная, страшная бездна, и я падала въ нее бездыханная. Пророческій былъ этотъ сонъ, Владиміръ!…
"Я открыла глаза и тотчасъ же закрыла ихъ: меня ослѣпило горячимъ утреннимъ свѣтомъ. Методическая Сарра, вѣрная своему ежедневному обычаю, поднимала сторы и открывала окна въ моей спальнѣ.
"- О, Сарра, жаловалась я, медленно приподнимая вѣки, между тѣмъ какъ сердце мое еще билось подъ вліяніемъ ужаса, — еслибы знали, изъ какого мрака я выхожу! Я видѣла сейчасъ во снѣ, что меня поглощаетъ вѣчная ночь.