"Батюшка нервно засмѣялся.
"- Ну, этого никогда не получите!
"- Такъ что-жь съ этимъ будешь дѣлать, коли не даютъ? отвѣчалъ Грайворонскій, пожимая плечами:- не на стѣну же лѣзть!
"- Свобода не пряникъ, сказалъ батюшка, — не дарятъ ея, не покупаютъ, дается она въ руки достойному. Это трудъ, вѣковой трудъ! Не одно, не два поколѣнія таскали тамъ камни на эту постройку, совокупными силами строили, совокупными, — поняли вы? Крѣпли они въ этомъ трудѣ, ну, и домъ вышелъ для дѣтокъ знатный. А у васъ на чемъ онъ стоитъ, гдѣ онъ домъ-то вашъ? Ни кирпичика на фундаментъ не припасено, а вы о флюгаркѣ на бельведерѣ мечтаете.
"- Однако, позвольте, Павелъ Васильевичъ, это черезчуръ ужь строго. Какъ бы мы тамъ ни были мало готовы, по вашему мнѣнію, но, по началу своему, дворянство наше также, какъ и англійское, представляетъ собой поземельную собственность, а мы съ вами даже и очень крупную. Это такая сила….
"- Сила, — точно, перебилъ его снова батюшка. — У васъ вотъ, напримѣръ, пять тысячъ душъ, земли полъ-уѣзда, домъ въ имѣніи дворецъ, — а вы катите съ вашею силой на поклонъ въ генералу Карягину! Въ прокъ пошла она вамъ! хвалю!
"Лицо Грайворонскаго изъ мѣднаго превратилось въ бронзовое.
"- Точно вы не знаете условій, въ которыхъ мы живемъ, пробормоталъ онъ, опустивъ глаза. Онъ казался очень сконфуженнымъ.
"- Нѣтъ такой тѣсноты, въ которой бы не оставалось мѣста для независимости человѣка! Да и не то вы совсѣмъ говорите. Карягинъ-ли, Фуфыркинъ-ли надъ вами поставленъ, все равно, — покорствуйте, поколику требуетъ онъ отъ васъ въ подлежащемъ ему кругу власти: власть — ваша же охрана! А забѣгать-то къ нему кѣмъ приказано, гдѣ предписано? говорилъ батюшка, все болѣе и болѣе приводя своего гостя въ замѣшательство. — Еслибы каждый изъ насъ, изъ числа силы-то, ясно понималъ, что предоставила власть себѣ, а что ему, — какъ полагаете, тѣснѣе бы или шире стали эти ваши "условія?" Поглядите-ка на остзейскаго барона, какъ онъ крѣпко сидитъ на своемъ риттерсгутѣ! Попробуйте ссадить его оттуда! Нѣтъ, онъ-то силу свою знаетъ. За то, спросите кто къ кому у нихъ тамъ забѣгаетъ: они-ли въ Карягинымъ, или Карягины съ нимъ? А у насъ? Гдѣ она, сила-то ваша? Въ Петербургѣ — воду толчетъ, въ переднихъ случайныхъ людей чиновъ себѣ вымаливаетъ, въ Москвѣ — въ карты, на безумные пиры разоряется. Про силу толкуете, желчно повторилъ батюшка, — а того до сихъ поръ не поняли, что она у васъ подъ ногами, въ той землѣ, на которой сидите вы… Сверху, наконецъ, указана вамъ ваша задача; или, полагаете, призывая къ жизни помѣстное дворянство, великая государыня не знала, что дѣлаетъ? Да нѣтъ, гдѣ намъ! воскликнулъ онъ съ глубокою горечью: не по силамъ задача! Трудъ на то нуженъ, терпѣніе, воля, скуку переносить, съ сѣрымъ мужикомъ возиться! Воспитать себя къ тому нужно, человѣкомъ надо быть! скажите прямо, много-ли изъ насъ въ глубь себя пріяло, что служить царю и землѣ плугомъ и бороной, хотя бы собственными руками, въ тысячу кратъ честнѣй и полезнѣй, чѣмъ тѣшить свое презрѣнное тщеславіе, жертвуя ему всѣмъ: прямымъ долгомъ своимъ, честью, родовыми помѣстьями съ отцовскими могилами, благомъ подвластныхъ людей и въ концѣ концовъ будущимъ своей страны… Потому недалеко уѣдешь тамъ, гдѣ, куда ни обернись, всюду чинъ, а гражданина нигдѣ!…
"Батюшка остановился и обѣжалъ всѣхъ насъ взоромъ, какъ бы удивляясь, что такъ долго говорилъ одинъ. Онъ слегка усмѣхнулся и, подымаясь изъ-за стола, сказалъ Грайворонскому:
"- Вымолимъ для себя у Господа Бога, чтобы душа-то въ насъ была человѣческая, а не рабская, а толковать про силу и прочее предоставимъ внукамъ.
"Я слушала съ напряженнымъ вниманіемъ; никогда еще отецъ мой не говорилъ съ такимъ увлеченіемъ и не находилъ такъ много словъ для выраженія своихъ задушевныхъ мыслей. Я въ тотъ же вечеръ записала ихъ въ дневникъ, который вела съ нѣкоторыхъ поръ, по совѣту Сарры; перечитывая ихъ сегодня, вспоминаю, какое впечатлѣніе произвели они на меня тогда, съ какою гордостью смотрѣла я на отца и говорила себѣ, что на эту строгую рѣчь даетъ ему право вся его доблестная, долгая жизнь, во все время которой онъ ни разу не измѣнялъ своимъ свободнымъ и непреклоннымъ убѣжденіямъ, своимъ высокимъ понятіямъ о долгѣ и достоинствѣ человѣка. Непреклоннымъ остался онъ до конца…
"Такое же впечатлѣніе, повидимому, произвелъ онъ и на остальныхъ своихъ слушателей. Карлъ Ивановичъ, сложивъ руки на колѣняхъ, внималъ ему точно проповѣди. У Фреймана сверкали глаэа. Незлопамятный Грайворонскій, когда батюшка кончилъ, схватилъ его руку обѣими руками и прижалъ ее въ груди своей съ выраженіемъ признательнаго ученика, котораго мудрый наставникъ только что посвятилъ въ сокровеннѣйшія таинства науки. (Недѣли двѣ спустя онъ давалъ въ Новоселкахъ блистательный праздникъ проѣзжему флигель-адъютанту, на который прислалъ намъ съ батюшкой печатное приглашеніе, и очень огорчался потомъ, что мы въ нему не поѣхали.) Въ подвижныхъ чертахъ Кирилина можно было читать всѣ чувства, смѣнявшіяся въ немъ за это время: и раздраженіе противъ батюшки, и невольное уваженіе въ прямотѣ и искренности его мнѣній, и желаніе возражать ему, и злобное удовольствіе слышать изъ его устъ порицаніе этому "привилегированному меньшинству", которое такъ не нравилось Кирилину…