"- Онъ хотѣлъ остаться, извиняла я васъ опять, — это батюшка…
"Искуситель не далъ мнѣ кончить.
"- Вы изрекаете ему послѣдній приговоръ, Надежда Павловна! Отецъ вашъ заставилъ его, онъ подчинился, у него не хватило стойкости воспротивиться деспотической волѣ вашего отца! И это у васъ любовью называется? О, на его мѣстѣ, воскликнулъ Кирилинъ, — и ничьи еще человѣческіе глаза не говорили мнѣ того, что прочла я въ эту минуту въ его глазахъ, — какая же власть могла бы заставить меня разстаться съ вами на одинъ часъ, на одно мгновеніе!
"Владиміръ, другъ мой, я не возражала, я не находила уже словъ, я уже не видѣла сквозь сумрачный флёръ, который этотъ человѣкъ успѣлъ накинуть на меня. "Такъ не любятъ," тоскливо звучало въ моихъ ушахъ.
"Довольно, оставимъ этотъ разговоръ, могла я только выговорить.
"Ho онъ не щадилъ меня, онъ жестоко пользовался торжествомъ своимъ.
"- Нѣтъ, говорилъ онъ, — чувство его въ вамъ — эпизодъ въ его жизни, это не вся его жизнь! Онъ подчиняется вашему обаянію — еще бы! Когда вы сходите по ступенямъ этого балкона, безжизненный камень, и тотъ, я увѣренъ, проникается счастіемъ подъ вашимъ прикосновеніемъ, но это чувство не поглощаетъ его всецѣло, коли дозволяетъ онъ править имъ холодному, произвольному умствованію или чужому вліянію. Того-ли въ правѣ вы ожидать? И такъ-ли вы любимы, Надежда Павловна! воскликнулъ онъ, закрывая лицо руками.
"Я слушала его. оцѣпенѣлая и холодная…
"- О, еслибы страсть властна была вызывать страсть, говорилъ онъ, — еслибы въ дѣлѣ чувства существовала справедливость, вы бы не глядѣли съ такимъ презрительнымъ сожалѣніемъ на этого пролетарія, изнывающаго у вашихъ ногъ, котораго вы можете сейчасъ же велѣть вышвырнуть вонъ черезъ вашихъ холопей, но который умретъ завтра по первому знаку вашей руки…
"- Но, Бога ради, чего вы хотите отъ меня? спросила я его почти съ отчаяніемъ: мнѣ было невыносимо тяжело.
"- Чего я хочу? — Онъ какъ бы очнулся. — Знаю-ли я это самъ! Я знаю лишь то, что жить я могу только въ вашемъ присутствіи, что вдали отъ васъ я съ ума сойду или пущу себѣ пулю въ лобъ, а я завтра переѣзжаю къ Грайворонскому. Это рѣшилось вчера вечеромъ… Я понялъ, что мнѣ ничего другаго не остается дѣлать, тихо и протяжно примолвилъ онъ.
"- И хорошо сдѣлали, проговорила я съ усиліемъ и стараясь улыбнуться, — Новоселки не далеко, вы можете пріѣзжать сюда когда хотите, а между тѣмъ мало-по-малу станете отвыкать отъ насъ.
"- Отвыкать! воскликнулъ онъ съ новымъ порывомъ. — Вы сами не знаете, Надежда Павловна, какою роковою силой владѣете вы!… Есть сказаніе, продолжалъ онъ тише:- въ древней Элладѣ, въ глубинѣ заповѣдныхъ лѣсовъ, сокрыты были отъ взоровъ смертныхъ таинственныя и грозныя богини. Кто дерзалъ проникнуть подъ ихъ священныя сѣни и взглянуть въ дивное лицо ихъ, тому уже не суждено было жить; онъ долженъ былъ изнемогать и гаснуть и до могилы томиться тѣмъ чуднымъ и гибельнымъ видѣніемъ. Томиться и изнемогать, безнадежно, до могилы, и блаженствовать въ то же время, и каторжную свою муку не желать промѣнять на царскій вѣнецъ, на всѣ сокровища земныя, — вотъ что суждено тому, на комъ хоть разъ остановились ваши загадочные, неотразимые глаза!
"- Андрей Харламовичъ, прошу васъ, оставимъ это, говорила я чрезъ силу.
"- Вы меня не хотите даже выслушать, упрекалъ меня онъ. — А въ дѣтствѣ, помните, кому повѣрялъ я свои печали, чей дѣтски-ласковый голосъ удерживалъ меня отъ опасныхъ проказъ? Вы забыли, да и знали-ли вы когда-нибудь, чѣмъ и тогда вы были для меня? Рано заговорила во мнѣ моя цыганская кровь, рано началъ я протестовать и возмущаться, и тяжела была для меня воля другихъ. А я смирялся между тѣмъ, и молчалъ, и оставался чистъ, потому что, иначе, я зналъ, мнѣ бы не остаться здѣсь, а я и тогда не понималъ, какъ можно жить и не видѣть васъ! Когда Васи не стало, я рыдалъ безумно, но не по немъ я плакалъ. — Вася былъ баричъ, и я прощалъ ему это лишь потому, что онъ походилъ на васъ лицомъ, — нѣтъ, я плакалъ, потому что зналъ, что съ его смертью я долженъ буду покинуть этотъ домъ, а для меня домъ этотъ — это были вы и никто болѣе! И когда дѣйствительно повезли меня въ Москву, я ничего не хотѣлъ брать съ собой отсюда…. вы помните, Павелъ Васильевичъ отдалъ мнѣ тогда всѣ вещи, принадлежавшія Васѣ: я все оставилъ моей матери, а у нея утащилъ карандашомъ писанный портретъ, снятый съ васъ, когда вамъ пошелъ тринадцатый годъ. Онъ до сихъ поръ у меня, онъ меня никогда не повидалъ, и предъ ликомъ этой тринадцатилѣтней дѣвочки не разъ въ моей безпутной жизни, въ минуты тоски и раскаянія, я плавалъ такими слезами…. Не со вчерашняго дня дороги вы для меня, Надежда Павловна!