"Настасья Савельевна перепугалась, кинулась опрометью въ двери…
"- Ради Бога, заклинаю васъ, успѣла я чрезъ силу удержать ее, — не зовите никого, не нужно, пройдетъ… Оставьте меня, оставьте одну…
"Но она не послушалась меня, отыскала конфорку, чайникъ, насильно напоила меня чаемъ. Дрожь унялась. Къ утру я наконецъ заснула свинцовымъ сномъ…
"Мы увидѣлись съ батюшкой на другой день послѣ разговора съ Настасьей Савельевной. Тяжело было это свиданіе. По наружности, батюшка былъ все тотъ же, — только блѣднѣе обыкновеннаго казался онъ, — онъ поздоровался, заговорилъ со мной привѣтливо, какъ прежде, глаза его не отворачивались отъ меня, но изъ иныхъ, едва уловимыхъ оттѣнковъ его голоса, изъ звуковъ этихъ, быть-можетъ, слишкомъ уже спокойныхъ его рѣчей я поняла: что-то оборвалось между мною и имъ, что-то такое, чего связать вновь не въ силахъ былъ уже никто изъ насъ, чему уже суждено было такъ и оставаться на вѣки порваннымъ между отцомъ и мною… И, признаюсь, я была равнодушна къ этому въ ту минуту. Я была дочь моего отца, и никогда еще это не сказывалось во мнѣ такъ сильно, какъ теперь. Если до дна души возмущена была его гордость, и не могъ уже никогда простить онъ мнѣ, что я, послѣдняя изъ Чемисаровыхъ, я, суженая избраннаго имъ человѣка, единственно между всѣми достойнаго, въ его мнѣніи, породниться съ нимъ, могла допустить высказать себѣ унизительное въ глазахъ его признаніе, то и я, въ свою очередь, не могла простить ему незаслуженное униженіе имъ моей гордости, моей дѣвичьей совѣсти… "Я убью тебя, если увижу съ моею дочерью", говорилъ онъ Кирилину. Мнѣ не столько страшны были эти слова, — я не могла себѣ представить, чтобъ они когда-нибудь могли осуществиться, — сколько оскорбляли они меня, глубоко, нестерпимо… что же онъ думалъ, — Кирилинъ былъ такъ для меня опасенъ, что ему было достаточно подойти ко мнѣ, и я сразу забуду все, мои обѣты, мою привязанность въ суженому, котораго избралъ не одинъ же отецъ мой, который и не захотѣлъ бы взять меня изъ его рукъ, еслибы только отъ моего отца зависѣла я, еслибы въ этомъ не участвовала я сама, моя личная, ничѣмъ нестѣсненная, никѣмъ неподкупленная воля? А вздумайся мнѣ въ самомъ дѣлѣ полюбить Андрея Кирилина, неужели, такъ несправедливо и произвольно изгоняя его отсюда, суровый отецъ мой полагалъ застращать меня? Я его дочь, погнуть меня не такъ легко; не принадлежи уже мое сердце другому, да я полюбила бы Кирилина наперекоръ всему, желѣзной волѣ моего отца я противопоставила бы мою, женскую, но такую же безтрепетную волю, и чья взяла бы верхъ, про то Богъ знаетъ!…
"Холодно разстались мы въ тотъ день съ батюшкой, холодно встрѣтились вновь. Потекли печальные, молчаливые и однообразные дни. Ангелъ мира улетѣлъ навсегда изъ нашего большаго дома; повѣяло какою-то глухою, давящею грустью подъ высокими сводами, гдѣ такъ долго дышалось мнѣ свободно и легко. Погода измѣнилась, пошелъ цѣлый рядъ дождливыхъ дней. И цѣлые дни выжидала я у моего окна, когда-то сквозь неустанно набѣгавшія тучи проглянетъ лучъ солнца, и снова подымутъ мои любимыя липы свои отягченные влагой листья… Мнѣ было душно въ этихъ стѣнахъ, гдѣ все для меня теперь глядѣло уныло и подозрительно, гдѣ, будто тѣни, не слышно, съ какою-то небывалою робостью, казалось, двигались слуги по коврамъ, и не слышно было уже озабоченнаго голоса и торопливаго шага Настасьи Савельевны, еще такъ недавно раздававшихся одновременно на всемъ пространствѣ дома.
"Бывало, въ то время, за столомъ у батюшки, сижу я весь обѣдъ, не разжимая губъ. Карлъ Ивановичъ подыметъ голову, долго, вопросительно глядитъ на меня и снова опуститъ глаза и тихо вздохнетъ. Уловитъ вздохъ этотъ Сарра, обернется въ мою сторону, также пристально взглянетъ и нетерпѣливо поведетъ плечомъ; для нея я до конца осталась неразрѣшенною загадкой… А батюшка, какъ бы ничего не замѣчая, спокойно продолжаетъ говорить съ Фрейманомъ о хлѣбахъ и сѣнокосѣ…
"Я написала вамъ въ это время длинное письмо. Я никого не называла, не передавала никакихъ подробностей, но душевное настроеніе мое сквозило въ немъ изъ-за каждой строки. Я отправила письмо въ Лондонъ, по оставленному вами адресу. Получили-ли вы его? И что вы изъ него поняли?..
"О Кирилинѣ замеръ слухъ, точно исчезъ онъ подъ землей, и давно травой поросла его могила. Не знаю, было-ли это такъ на самомъ дѣлѣ, но мнѣ представлялось, что всѣ въ домѣ сговорились не произносить его имени предо мной. Боялись-ли они батюшки, хлопотали-ли о моемъ спокойствіи, — все равно, они возбуждали во мнѣ недоброе въ себѣ чувство: въ моихъ понятіяхъ, это было съ ихъ стороны или постыдная робость, или новое средство оскорбить меня… О, какъ неискусны и близоруки казались мнѣ всѣ эти мои оберегатели, какъ называла я ихъ тогда, злобно смѣясь надъ ними и негодуя въ глубинѣ моей души! Не удивляйтесь этимъ выраженіямъ; да, я научилась за это время негодовать и возмущаться не хуже Кирилина: и тяжелъ, и унизителенъ былъ для меня этотъ неожиданный гнетъ осторожнаго молчанія, вопросительныхъ взглядовъ, вздоховъ сожалѣнія близкихъ мнѣ людей. Они подозрѣваютъ меня въ чемъ-то, они подстерегаютъ меня, говорила я себѣ. Я ошибалась, я была не права, я взводила на нихъ небывалыя вины: добрые старички мои, Сарра, Карлъ Ивановичъ, они, вѣроятно, ничего не подозрѣвали, они, можетъ быть, даже ни о чемъ и не догадывались, — они любили меня искренно и нѣжно, и недоумѣвали, и безпокоились за меня потому именно, что ничего не понимали… Но въ состояніи-ли была я разобрать это въ то время? Они представлялись мнѣ врагами, потому что смущенное сердце мое враждовало со всѣмъ этимъ завѣтнымъ, родимымъ міромъ моего былаго и уже невозвратнаго счастія…