Элинор, как зачарованная смотрела на Исабель, которая вся ушла в пересказ своего сна.
— Вдыхая убаюкивающий аромат травы я, помнится, думала о том, какой дурочкой была, когда так страдала, — ведь избавление от забот было совсем рядом. Воистину я поняла, что все мои тяготы — сущие пустяки. Потом на меня снизошло великое умиротворение. Я закрыла глаза и лежала там, слушая сладостное щебетание птиц, которому вторило негромкое жужжание пчел. И тут запел нежный голос. Это была старинная песня, голос же, хоть давно не слышанный, был мне неизъяснимо дорог — так, что больно было слушать. Я, помнится, подумала, что нет нужды чувствовать забытую боль. Наконец, певец раскрыл объятия, чтобы я могла найти в них надежное убежище, которого искала все эти долгие, долгие годы. Плача от радости, я повернулась на спину и протянула ему навстречу руки, и…
Исабель закрыла глаза. Ее лицо блестело от пота.
— Тело, которое упало на меня, было тяжелым, словно камень из стены замка. Зазубренные ногти мужчины скребли по груди, словно тупые ножи, — как будто защищаясь, она вывернула руку и зажала ее между ног. — Его грубый кулак ударил меня вот здесь, когда он силой раздвинул мне ноги.
Она широко раскрыла глаза, во взгляде плескался ужас.
— Мне были видны только черные волосы, тяжелые от колтунов, которые хлестали мое лицо, как крапива. Мужчина сыпал проклятьями, потом зарычал, когда его плоть пронзила мою, и принялся тереть мое тело, словно хотел распилить пополам.
Желая ее успокоить, Элинор протянула руку. Исабель оттолкнула ее.
— Я пыталась кричать, но у меня не получилось издать ни звука. Вместо голоса изо рта хлынула горячая жидкость — горькая, с металлическим вкусом. Это была кровь, кровь лилась у меня изо рта. Я попробовала снова позвать на помощь. И снова ничего, только эта издевательская тишина…
Ее голос забирал все выше, словно женщина кричала во сне.
— Исабель…
— Мужчина дернулся, потом рухнул на меня и затих. Я лежала, не двигаясь. Он тоже не двигался. Я попыталась спихнуть его тело, потом еще и еще. Он лежал неподвижно, тело его словно налилось свинцом, а кожа холодная, как лед в реке, — она судорожно втянула в себя воздух, — В конце концов, у меня получилось сбросить его, и я повернулась, чтобы посмотреть на его лицо.
Капли пота упали на платье.
— Кровь у меня во рту была не моя.
Элинор пробрал озноб. Она уже знала, что последует дальше.
— Понимаешь, у него был разможжен череп. Волосы, которые мне показались черными, на самом деле потемнели от крови. Это его кровь лилась из страшной раны, стекала мне на лицо и в рот.
Элинор почувствовала, как к горлу подступила тошнота. Она с трудом сглотнула.
Исабель снова закрыла глаза, потом закусила губу.
— Я знала, что проклята. Я знала, каждый встречный взвалит на меня вину за то, что произошло. И что меня повесят. Я буду болтаться на веревке, пока мой язык не вывалится и не станет таким же черным, как кровь этого человека. Пока моя шея не переломится пополам.
— Но…
— Нет! — взвизгнула Исабель. — Милорды, прошу вас, я этого не делала!
— Но ведь это был сон! — воскликнула Элинор, протягивая руку и хватая женщину за плечо.
Почувствовав прикосновение, Исабель, словно проснувшись, заморгала.
— Вот видишь? Я тогда уже знала, что никто не поймет. Мне неоткуда ждать помощи, нет. — Она рассмеялась, и резкий звук, как лезвие меча, пронзил воздух. — После того сна я несколько дней пролежала в постели. Я не могла думать ни о чем, кроме боли от погубленного девичества и поруганной чести. Скоро у меня началась лихорадка, причину которой никто не мог понять. Наверное, жар был испытанием адским огнем за мои плотские грехи, но, несмотря на вечные муки, мне все равно хотелось умереть. Когда лихорадка меня оставила и я, наконец, поднялась с постели, на место боли пришел стыд. Мне расхотелось говорить. Если в этом состояло удовольствие, которое, по общепринятому мнению, я должна была испытать от слияния семени Генри с моим, тогда я понимаю, почему многие женщины вроде тебя выбирают монастырь.
От потрясения, вызванного всем увиденным и услышанным, голова у Элинор еще шла кругом.
— Генри должен был жениться на тебе, — сказала она, не подумав. — Стоило тебе захотеть, как законный брак смыл бы весь позор.
Сказала и в ту же секунду пожалела о сказанном. Уж лучше было молчать.
— Он бы, конечно, женился, но если подумать, Элинор: ты сама бы пошла замуж за такого человека? — она стерла рукой соленый пот, заливавший ей глаза. — Вряд ли. Ты бы молилась день и ночь — и все было бы мало, — лишь бы не запрокидываться на спину по его приказу.
Элинор попыталась взять себя в руки.
— Итак, ты не захотела выходить замуж за человека, который тебя изнасиловал, — за того, кто когда-то был тебе слишком братом, чтобы стать мужем, и на кого потом ты не могла смотреть без отвращения, после того, что он с тобой сделал. Да, я могу понять тебя.
Исабель дернула плечом.
— Как это мило с твоей стороны, — сказала она довольно язвительно.
— Чего я не пойму, так это почему ты решила обмануть сэра Джеффри, внушив ему, что ребенок — его. Если ты не хотела выходить замуж за Генри, потому что он был тебе все равно что брат, как ты могла лечь в постель с тем, кто был тебе вместо отца?
— Честное слово, Элинор, я не желала ему зла. Ты должна мне поверить. Сэр Джеффри — добрый человек. Меня, сироту, он принял в свою семью, и его первая жена заменила мне мать, которую я потеряла от страшной болезни. Клянусь, я люблю всю их семью, и земли, принадлежавшие мне, я передала Лейвенхэмам от чистого сердца. — Исабель говорила нерешительно, обдумывая каждое слово. — С другой стороны, я не думала, что придется много времени проводить в постели. Я наслушалась разговоров о его немощи и шуток насчет того, как он беспомощно терся то об одну служанку, то о другую после того, как леди, его жена, умерла. Не знаю, годы ли, горе ли иссушило его мужскую силу, только я понадеялась, что он поверит в свое отцовство и женится на мне из благодарности за единственную ночь возвращенной молодости. Я думала, что после одной-другой неудачи в постели он вряд ли станет настаивать на правах супруга, но ребенок должен был подарить ему частичку счастья. Я же смогу остаться в семье, где я выросла, но буду избавлена от грубых приставаний Генри…
— Но ты потеряла ребенка…
— …к большому горю и для милорда, и для себя. Пусть это был ребенок Генри, но он был тем единственным даром, который я могла предложить мужу в благодарность за защиту. Как бы странно это ни звучало даже для меня самой, но я любила младенца, который рос внутри меня. В конце концов я стала думать о нем как о своем ребенке, а не о ребенке Генри.
— Но ведь ты получила тот целомудренный брак, на который надеялась.
— Да, ночи сэра Джеффри, когда он успешно возделывал ниву, в прошлом.
Невидящими глазами она уставилась прямо перед собой. Потом, резко повернувшись к настоятельнице, вдруг ударила себя кулаком в грудь:
— У пахаря сломался плуг, и его пашня так и простоит свой век пустая.
Тут нечего было гадать. Исабель и была той пашней, которая жаждала быть засеянной, и вопль ее был воплем отчаяния. Сколь мучительна жизнь человека, терзаемого столь противоречивыми желаниями, подумала Элинор. Ей вспомнилось, как за день до того Исабель за столом заигрывала с ее братом, а теперь она же признавалась в том, что добровольно вышла замуж за человека, страдающего бессилием. Она испытывала отвращение к Генри за то, что он с ней сделал, но не питала ненависти к ребенку, а теперешнее бесплодие было ей ненавистно. Она нашла способ заключить безопасный брак, не осененный любовью, и в то же время хотела чем-то вознаградить сэра Джеффри за то, что он женился на ней. Элинор покачала головой. Мир определенно не состоит только из черного и белого, как учат нас, и правильные решения даются с трудом.