Элинор обняла ее.
— Если ты стремишься понять любовь, то Он тебя научит, — сказала она голосом, полным надежды, хотя искала этого понимания для себя. — Но зачем проситься в отшельницы? Почему не присоединиться к общине тиндальских монахинь?
— Я жажду жить, настолько погрузившись в безмолвие, чтобы даже мне удалось расслышать мудрость, которой Господу будет угодно меня удостоить. Голоса же других монахинь, пусть их молитвы и песнопения сладостны, будут словно рев в моих ушах, заглушающий Его драгоценные слова. — Она умолкла на мгновение. — Вы боитесь, что мое призвание — минутный порыв, что мое желание уйти из мира основано лишь на грехах, которые Бог простит, как вы верно сказали?
— Не задаться этим вопросом было бы несправедливо как по отношению к тебе, так и к Богу.
— Я никогда не мечтала о замужестве, миледи. Один раз страсть захватила меня, потом я сумела ее подавить.
— Ты можешь снова почувствовать то же, а следом придет желание выйти замуж.
Юлиана улыбнулась.
— Это было юное безумие, миледи, жар в груди, который быстро угас и никогда не вернется. Воистину, я не раз спрашивала себя, не предназначил ли меня Господь для целомудренной жизни, но тогда я еще не чувствовала призвания. Оно пришло, когда Исабель вышла замуж за отца. Господь начал являть мне знамения, указывая в этом направлении. Конечно, Он простил бы мне те грехи, в которых я вам призналась, но Он хотел, чтобы я увидела, насколько порочна моя душа. Я думала, что моя любовь к Исабель и к отцу невинна. Невинна? Она была осквернена греховным незнанием, и я начала понимать, что понятия не имею о том, что такое любовь.
— Но отказаться от всякой человеческой поддержки и помощи?
— Я проводила много времени в молитве, но шум посторонних голосов всегда возвращал мои мысли обратно на землю. Исабель взывала ко мне, цепляясь за меня, ища во мне утешения. Отец успокаивался, какими бы глупыми ни были мои попытки его развлечь.
— В глазах Бога все это — добро.
— Я не находила покоя. Где была та тишина, в которой я нуждалась, чтобы внять Божественной мудрости? Я жаждала понять столь многое, но стенания этого мира не давали мне утолить мою жажду. Понемногу Бог начал открывать мне, что я должна бежать от всех людей. К тому времени, как мы приехали в Вайнторп-Касл, я это уже точно знала. Когда я толкнула брата на смерть, меня оставили сомнения. Я не должна оставаться в этом мире. Это Богу угодно, чтобы я заживо похоронила себя в Тиндале, миледи, и я должна подчиниться.
— Почему именно Тиндал?
Юлиана подняла глаза, они сияли мрачным огнем.
— Потому что Бог меня туда направил. У меня был сон. Свет, ярче солнечных лучей в полдень, разбудил меня, и из него раздался голос, который был сладостен, словно звон церковных колоколов летним утром. Он сказал мне, что я должна искать пристанища там, где живет молодой монах с золотисто-рыжими волосами. На следующий же день, глядя сверху во двор Вайнторпа, я увидела брата Томаса. Я смотрела, как он идет из часовни, как вдруг с его головы соскользнул капюшон, и я разглядела его волосы. Тут я поняла, что мой сон был знаком свыше. Тиндал должен стать мне домом.
Элинор вздрогнула. На какое-то мгновение у нее возникло сомнение. С несвойственной ей подозрительностью она спросила себя, а не приснился ли Юлиане этот сон после, а не перед тем, как она увидела брата Томаса. Она прогнала из сердца злые мысли. Подобная ревность явно заслуживает порицания. Разве ее монах, как и она сама, не дал обет изгнать из груди суетное вожделение, и разве Юлиана не просила сейчас о том же? Юлиана не может соперничать с ней за любовь инока. Ведь она умоляет поселить ее вдали от всех людей. Элинор изо всех сил зажмурилась. Это недостойные мысли, сказала она себе.
— Значит, у тебя бывают видения? — спросила она ровным голосом. И увидела, как глаза ее подруги вдруг поменяли цвет, из карих сделавшись черными, и ей стало не по себе.
— Видения или сны, миледи. Разве источник тех и других не наша душа, а можно надеяться, что и Бог?
— Ты знаешь, тебе еще нужно попросить позволения у брата. Я не могу принять тебя без благословения Джорджа.
— Он даст его.
— В таком случае, если епископ не будет против, то не буду против и я. Тиндал приютит тебя под своей кровлей, Юлиана. Я молюсь, чтобы это принесло тебе мир.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Сестра Анна склонилась над трясущейся женщиной.
— Не дать вам еще одно одеяло, миледи? — ласково спросила она.
Исабель подтянула колени к подбородку и неподвижно глядела прямо перед собой. Ее глаза не мигали.
— Мне позвать брата Томаса, чтобы он побеседовал с вами?
Единственным ответом женщины был отрывистый смешок.
Сестра Анна встала, кивнула служанке Исабель, чтобы та присмотрела за хозяйкой, и вышла из комнаты. Сразу за дверью, в задумчивости опустив голову, стоял брат Томас.
— Она не хочет видеть ни вас, брат, ни отца Ансельма.
— А если так, может, со мной она захочет поговорить? — В коридоре, ведущем на лестницу, показалась Элинор. Потом она покачала головой. — Как бы там ни было, но ей придется.
С этими словами она вошла в комнату Исабель, притворив за собой тяжелую дверь. Томас и Анна посмотрели друг на друга и пожали плечами. В голосе их настоятельницы прозвучали нотки, которых они оба прежде не слышали.
Попросив служанку оставить их вдвоем, Элинор села рядом с Исабель. Глаза вдовы были закрыты. Руками она обхватила колени, тесней прижав их к груди. Пятна крови все еще виднелись на ее пальцах и ногтях.
— Исабель?
— Уходите.
— И не подумаю. Вы должны выслушать, что я вам скажу.
— Вы? Что вы можете мне сказать? — презрительно откликнулась вдова. — Бескровное, бесполое существо.
— Бесполое? Бескровное? В свое время вы обвиняли меня не в чем-нибудь, а в том, что я изображала кобылу, а Джордж был жеребцом. Но оставим это. То, что я должна вам сказать, не имеет никакого отношения ни к полу, ни к любви, но зато имеет самое прямое отношение к страху и ненависти.
Исабель замерла в испуге, ее лицо покрылось пятнами.
— Вы знаете, я его не убивала.
Одной испачканной в крови рукой она прикрыла рот.
— Вы хотели, но согрешили помыслом, а не поступком…
— Как вы узнали…
— Труп Генри был достаточно красноречив. Когда вы открыли дверь, вы знали, там не может быть ваш муж. Его вы надежно услали в казармы, а служанку отправили на ночь куда-то еще. Вы надеялись, что Роберт придет к вам в спальню, и подумали, что это он. Вы ведь испугались, увидев Генри? Он что, говорил шепотом у вашей двери и вы не узнали голос?
Исабель опустила руку и в ужасе смотрела на Элинор, потом чуть заметно кивнула.
— Скажите мне, если я ошибусь. Он схватил вас? Вы впились ногтями ему в лицо? Потом вы вырвались от него? Откуда-то у вас взялся нож. Маленький женский кинжал. И вы ударили его. Единственное, о чем вы тогда могли думать, — это о том, что он вас изнасиловал. — Элинор колебалась. Права ли она, поступая так, или это лишь усугубит и без того ужасное положение? Она сглотнула и продолжила: — Или вы нарочно соблазнили его и довели до того, что он, обезумев от страсти, набросился на вас и сделал вам ребенка, которым вы воспользовались, чтобы выйти замуж за его отца? Вы ударили его ножом, чтобы охранить свою честь или, наоборот, потому, что хотели заставить его замолчать…
Исабель села на кровати и плюнула в Элинор.
— Как смеете вы говорить, что я намеренно обольстила Генри, толкнув его совокупиться со мной! Я ненавидела его больше, чем всех прислужников сатаны. — Сейчас ее глаза пылали безумным огнем. — Да, я думала, что это пришел ваш драгоценный братец. За обедом моя рука пригласила его, и его петушок с большой готовностью принял приглашение.
Элинор почувствовала, как от негодования ее щеки обдало жаром, но заставила себя промолчать.