Поскольку богатые люди часто переезжали с места на место — это, в частности, позволяло провести в замке генеральную уборку, — мебели было немного, и она была рассчитана на удобную транспортировку. Хотя внешне мебель была совсем простая, некоторые детали, такие, как запоры на сундуках, часто изготовлялись затейливо и с потрясающим мастерством. Мы ведь любим оживить свой интерьер каким-нибудь ярким пятном или красивой вещицей. Люди в средние века в этом смысле мало от нас отличались.
Да и вообще, наши предки во многом вели себя так же, как и мы. Люди всех классов и состояний всегда спорили со своими родителями, горевали о смерти любимых, расторгали помолвки, сплетничали, рассказывали друзьям забавные истории, пели под настроение — или просто смотрели из окна в погожий день и вздыхали от избытка чувств. Письменные свидетельства таких вот чисто человеческих проявлений сохранились, но их редко изучают с тем же прилежанием, что записи о битвах, крупных сражениях и важные государственные документы. Наверное, поэтому мы забываем, что наши предки имели детей, работали с утра до ночи, сводя концы с концами, болели и влюблялись, в то же время пытаясь приноровиться к обстоятельствам, порожденным решениями власть имущих — совсем как сегодня мы. Потеря этого чувства общности может быть одной из причин, по которой у нас порой складываются ложные представления о том, как наши далекие предшественники думали или вели себя.
Одно из таких представлений — что с детьми в те времена плохо обращались, обходили их вниманием или, в лучшем случае, видели в них всего лишь маленьких взрослых. На самом деле средневековое законодательство очень волновал вопрос защиты детей, особенно сирот. Детьми считались те, кому не было пятнадцати. Конечно, жестокое обращение иногда имело место, и защита со стороны закона нередко оказывалась неэффективной, особенно для бедняков, которые всегда, при всех законодательных системах, первыми страдали от неравенства.
Верно то, что человека считали способным на вещи, которые мы бы назвали взрослыми (жениться, начинать свое дело или, напротив, быть казненным за преступление) в возрасте, который нам бы мог показаться достаточно юным. Интересно, но многие подростки вполне справлялись. Что же касается тех, кто нарушал закон, то споры о том, как наказывать малолетних преступников, были такими же жаркими, как и сейчас. Хотя закон позволял вздергивать на виселицу и сжигать на костре, начиная с пятнадцати лет, засвидетельствованные примеры подобного встречаются крайне редко, несмотря на то, что средневековые нравы считаются жестокими.
Хотя за последнюю пару десятилетий мы существенно продвинулись по пути более цивилизованного отношения к детям, произведенным на свет родителями, не состоявшими в официальном браке, отношение к ним в эпоху Средневековья тоже было достаточно гуманным по сравнению, скажем, с эпохой королевы Виктории. Незаконнорожденность служила препятствием к наследованию, но не всегда, и она не была позорным клеймом и не означала всех тех ограничений, которые общество порой по разным причинам накладывает на таких детей. К примеру, Вильгельма Завоевателя в его время обычно называли Вильгельмом Ублюдком (Бастардом), причем это прозвище не заключало в себе ничего обидного, и никак не было связано с мнением людей о его личности.
Семьи в тринадцатом веке зачастую весьма охотно принимали в свой дом незаконнорожденного ребенка сына. Более того, мужчины могли приносить в дом детей от своих внебрачных связей и отдавать их женам на воспитание (притом, что жены и дочери в аналогичном случае не имели подобных прав и не могли рассчитывать на такой же прием их ребенка). Будучи приняты в семью, незаконные дети получали уважение и уход наравне с законными. Хотя мы с полным основанием могли бы возразить, что это было несправедливо как по отношению к ни в чем не повинной супруге, так и к настоящей матери, такой обычай был попыткой поощрить в отцах чувство ответственности.
Из источников, по которым мы судим о жизни самой верхушки тогдашнего общества, известно, что таких отпрысков не только любили, но удостаивали почетных титулов и званий, эти люди пользовались всеобщим уважением. Один из примеров — король Иоанн, который не только был одним из лучших правителей и мужей, но, по-видимому, являлся также образцовым отцом. Когда он выдал свою внебрачную дочь, Джоан, за принца Ливелина Уэльсского, правитель валлийцев не только принял ее с любовью, но счел такой брак честью для себя. Некоторые незаконнорожденные сыновья королей становились епископами, как, например, Джеффри Плантагенет, архиепископ Йоркский и сын Генриха II, или получали земли и титулы, как Роберт, сын Генриха I, граф Глостерский.
Конечно, были родители, избивавшие и мучившие своих детей, но точно так же были и многие, которые делали для своих наследников все, независимо от их пола и физического здоровья. Генрих III и его жена, Элеонора Прованская обожали свою немую трехлетнюю дочь. Когда малышка умерла, они оба серьезно заболели, так глубока была их скорбь. Серьезная болезнь, смерть ребенка или выкидыш всегда переживались тяжело. Как бы люди ни привыкали к смерти или угрозе смерти — все равно не было ничего страшнее, чем гибель собственного ребенка.
Не меньшим горем было для ребенка, когда умирали мать или отец. В силу высокой смертности женщин в родах, мужчин — на войне, и тех и других — от различных болезней вырасти при живых родителях считалось редкостным счастьем вплоть до конца двадцатого века, когда медицина достигла существенных успехов и прекратились бесконечные войны (по крайней мере, в странах Запада). Веками дети росли с мачехой и отчимом, причем нередко сменялись оба. Поэтому наше представление, что детям лучше жилось в старые добрые времена, когда развод был долгим и трудным делом, не соответствует действительности. Эти благословенные времена во многом — красивая сказка. Если оба взрослых ведут себя ответственно, современный развод на самом деле куда добрее. По крайней мере, оба родителя живы и часто доступны для ребенка. Смерть не бывает такой деликатной.
Утверждение, что в Средневековье детей рассматривали как уменьшенную копию взрослых, скорее может вызвать улыбку, нежели заслуживает доверия. Вероятно, такое впечатление возникает благодаря дошедшим до нас немногочисленным живописным изображениям, на которых дети и родители одеты в платья похожего покроя. Верно, одежда в тринадцатом веке была очень функциональной. Одеваться стоило дорого, поддерживать платье в чистоте (многих это волновало) и чинить его было сложно. К концу тринадцатого века все, включая детей, носили похожие, практичные наряды. Различия фасона, связанные с полом и возрастом, были незначительны. Главным образом они касались длины платья, ширины воротника или того, кому следует носить льняные панталоны (надо сказать, все эти тонкости соблюдались с такой же ревнивой тщательностью, как и сейчас). На самом деле мы одеваем своих детей во многом так же: практично — на каждый день и в уменьшенную копию взрослых нарядов — для обязательного семейного фото. Эти фотографии, которым суждено просуществовать гораздо дольше, чем воспоминаниям о том, что дети надевали, идя играть на детскую площадку, кто-то тоже может истолковать как свидетельство наших представлений о них как о крошечных взрослых.
Последнее, что осталось сказать о детях в средние века — это что любимой игрушкой для мальчиков была деревянная лошадка. Она упоминается даже Альфредом Великим. Ее название, «hobbyhorse», очевидно, появляется только в середине шестнадцатого века. Оно предположительно происходит от «hoby», что означает «маленькая лошадь». До того времени ее называли «stick-horse» (лошадкой на палке) или просто деревянной лошадкой.