Киний не знал, что сказать. Но он должен был сказать что-нибудь.
— Передай, что я не видал лучшей стрельбы.
Голос его звучал чисто и сильно. А он удивлялся, что вообще сумел заговорить.
Ателий заговорил по-сакски. Киний теперь знал достаточно слов, чтобы понять: его похвала передана без прикрас.
Страянка подняла брови и ответила Ателию, не отрывая взгляда от Киния.
— Она говорит, что много стреляет, когда долго ждет. — Ателий как будто нервничал больше Киния. — Говорит, что уже загрузила повозки, чтобы уйти. Потом увидела, что мы идем. Она спрашивает, можем ли мы ехать или нам нужно отдохнуть.
Киний не сводил с нее глаз.
— Скажи: мне жаль, что мы опоздали.
Ателий повиновался. На этот раз он говорил долго.
Страянка подняла руку и остановила его. Потом тронула свою кобылу с места.
Жеребец Киния оскалил зубы и принюхался, как можно дальше вытянув шею к кобыле, несмотря на то что Киний твердой рукой держал узду.
Кобыла сначала отшатнулась, потом со скоростью мысли повернула голову и укусила коня Киния в шею; жеребец заржал, шагнул назад, и Кинию пришлось постараться, чтобы усидеть в седле.
Страянка заговорила. Киний узнавал знакомые слова — кобыла, жеребец.
Сакские воины рассмеялись. Один из них смеялся так, что свалился на землю, а остальные, показывая на него, смеялись еще сильней.
Киний справился с жеребцом и повернулся к Ателию. Он чувствовал, что жарко покраснел. Страянка тоже смеялась.
— Что она сказала? — спросил Киний.
Ателий хохотал так, что закрыл глаза и обеими руками цеплялся за гриву лошади.
— Что она сказала? — снова спросил Киний, на этот раз голосом «для войны».
Ателий перестал улыбаться и сел прямо.
— Она пошутила, — ответил он после некоторого замешательства.
Саки продолжали смеяться. Хуже того, кто-то из саков перевел шутку ольвийцам. Люди постарше пытались скрыть смех, молодежь не могла справиться с собой.
— Это я вижу! — резко сказал Киний.
Страянка повернулась к женщине-трубачу, отдала несколько приказов, потом снова повернулась к Кинию и, когда он взглянул в ее синие глаза, улыбнулась. «Не будь ослом», — сказал он себе. Но внутри кипел и не мог ответить на ее улыбку.
— Над чем вы смеетесь? — спросил он у Ателия.
Тот пытался сдержать смех. Он дышал часто, как собака, похлопывал лошадь и в конце концов сдался, расхохотался снова и сложил руки на груди.
Киний посмотрел на удаляющуюся спину Страянки — она собирала всадников и выкрикивала приказы, а несколько молодых людей впрягали быков в повозки. Саки почти угомонились, но ольвийцы смеялись: шутку передавали по рядам все дальше.
Киний подъехал к Никию, который сидел с замкнутым, полным сознания долга лицом, — Киний хорошо знал это выражение.
Он заговорил негромко, твердо, словно ничего не случилось.
— Пусть все с боевых коней пересядут на походных. Напоить всех лошадей в реке, еда — хлеб и сыр — в седле.
Никий кивнул, словно не решался заговорить.
Филокл широко улыбался. Когда Никий начал отдавать приказы, он выехал из колонны. Левкон ехал рядом, красный, избегая встречаться взглядом с Кинием. Вообще никто из его людей не смотрел ему в глаза. Эвмен смеялся и не мог успокоиться.
Ателий коснулся локтя Киния. Он улыбался.
— Она сказала… может, кобыла… — его снова разобрал смех, и он сумел прохрипеть только: — В течку… две недели назад.
Киний выстроил его слова по порядку, обдумал, и вместо мрачной маски на его лице появилась легкая улыбка.
Солнце не успело передвинуться над морем травы и на ширину ладони, а вся колонна — и саки, и ольвийцы — уже верхом двигалась на север. Киний сменил лошадь и отправился в голову колонны, где ехала Страянка со своим трубачом — пожилой женщиной с суровыми глазами и дубленой кожей; волосы у нее были ярко-рыжие, как у Диодора, какими их помнил Никий с прошлого лета.
Когда он подъехал, Страянка улыбнулась — лучшей из улыбок, какими до сих пор дарила его. Она подтолкнула своего трубача и заговорила с Ателием. Позади захихикали ближайшие саки.
— Она спрашивает — где твой жеребец, Киниакс?
— Скажи, что мой жеребец так огорчен, что на нем нельзя ехать. Он в отчаянии — ты можешь сказать «в отчаянии»?
Как переводчик, Киний намного уступал Страянке.
Ателий покачал головой.
— А что такое отчаяние? Что-то плохое?
— Такое плохое, что невозможно есть, — сказал Киний.
— Ага! Любовная болезнь!
Ателий рассмеялся и быстро заговорил. Киний не успел его остановить.