Рекс двинулся вниз. Его хвост нежно лизнул оконное стекло, кистью наконечника. И по стеклу забегала волна вибраций, разлилась по воздуху. Звук, как будто ледяной снежок, запущенный грозой, влип в окно, застыл.
Веки Саши были тут же взвинчены наверх. Глаза открыты. Потолок. Затем шлепок землетрясения у подножья дома. Тираннозавр рухнул наземь; так, что всколыхнулось одеяло, и судорога заерзала в ноге. Спокойно. Закричала чья-то тачка. Так сильно, надрывая горло. Нет, не одна сигнализация. Даже человек не может так кричать. Их море. Сирены, как в той книжке у Гомера. Не кричат ли все на свете звуки, чтобы свести с ума?
Спокойно. Саша дышит животом. Его учил школьный психолог, после того как он как-то раз начал задыхаться на уроке музыки. Вдох и выдох. Все нормально. Все хорошо. Он то ли счастлив, то ли до немоты напуган. Счастье не отличить от ужаса.
Салатно-карие глаза мальчишки бегут к окну. Еще пару шажков по полу босиком – и все. Шмяк. Шмяк. А что, если? А вдруг его там…? Шаг. Нет. Он тут. Он там! Пятнадцать метров мышц, зубов и силы. Как корабль, что застрял в ужасно-узкой бухте. Среди рифов клумб и лавочек.
Его силе тесно, ему душно. Каждый его выдох дует против ветра, принуждая того повернуться вспять. Полопался асфальт, на нем виднеются распластанные раны – ямы. Даже почву на газоне испещрили язвы. Узкие каньоны расползаются, как змеи, по площадке с облезшими качелями.
Вся дорога перед домом, каждый вход и выход, все под гнетом восьми тон древнего убийцы. Оконное стекло прилипло к коже Саши. Он никому на свете не отдал бы этот взгляд в его глаза. Майка запульсировала вместе с сердцем. Он смотрит на меня.
Как рухнувший в объятья пледа пес, тираннозавр гладит Сашу взглядом. Его кожа, ломтями мясного камня вгрызшаяся в мышцы – это несбывшиеся перья. Сила – это несбывшиеся крылья. Поэтому все птицы так слабы.
Между слабым мальчиком и мясом мощи от силы десять метров, худое стеклышко-анорексичка и крохотулька-пятнышко красного оттенка снаружи на окне. Вокруг бордовой кляксы – паутинка, сплетенная ударом. Трещинки разбегаются нитками по стеклу.
Мама. Мама? Мама! Посмотри, там за окном тираннозавр. Я же говорил тебе, что они бывают! Мама? Но комнатная пасть молчит в ответ. Немые стены и звук блендера за дверью. Саша выбегает прочь. Туда, где будто бы под пыткой испускает свой последний выдох чья-то тоненькая глотка. Туда, где писк микроволновки.
Прямоугольная картина. Лучики затвердели в воздухе тонкими полосками. Пылинки ползают, как червячки, по свету солнца. Ее халат. Участки кожи, обрамленные нитками, что тянутся друг к другу ручками. Порванные ткани. Пришитые лоскутки. Небрежны волосы.
– Мама!
– Цыц! Тихо!
– Мама, мама, ты представляешь? Там тираннозавр! За окном, настоящий!
– Да, садись есть.
Мамина рука тычет в стол, глаза глядят в никуда, в экран. Ее скулы напряжены. По новостям бурчат что-то о чрезвычайно сильном ветре. Передают через экран экстренное сообщение. Всем что-то угрожает. Невиданное нечто. Ураган или циклон. Что-то страшное. Тьма людей. Красно-сине-зеленые человечки бегут. Спасайтесь. Спасите детей. Красно-сине-зеленые рты говорят в студии. Очевидцы ужаса. Кто-то заснял это. Настоятельно рекомендуют оставаться дома. Это во всем мире.
– Мама!
– Садись, говорю, не хочу ничего слушать.
– Но там тираннозавр!
– Где?
– Там, у нас во дворе.
– Ну хорошо, хватит.
Саша рассматривает пол виноватыми глазками. Рисует полукруг большим пальцем.
– Мам…
– Что?
– Он хороший. Он, правда, хороший.
– И?
– Он, наверное, задел наше оконце. Случайно. И нечаянно разбил. Совсем немножко! Там теперь что-то красное и…
– В смысле?
Она с быстрой строгостью шагает в Сашину комнату. Белый халат проносится перед глазами. Оставляет мальчика виновато стоять в одиночестве. Мама хочет увидеть оконце. Сашины ножки бегут за прощением.
– Мама, он хороший. Он очень хороший. Он не хотел, правда!
Она входит, он следом.
– Где?
У Саши в комнате только одно окно. Горячий шаг. Яростная рука пихает и без того отодвинутую в сторону занавеску. Кровавый плевок, будто из пасти туберкулезника, растекается по треснувшему стеклу. Мамин палец ковыряет неровность.
– Что ты сделал?
– Ничего.
Хрупкие блюдца мальчика глядят на молоток маминых глаз. Снизу вверх. Готовый разбить. Виноватые лужи.