Наконец-то он с кем-то познакомился, наконец-то он кого-то нашел, но все продлилось так недолго. И с того вечера, когда социолог сказал, что не хочет больше сидеть за столом Хофмейстера, они лишь кивали друг другу издалека. Очень вежливо и почти незаметно для окружающих. Отцы-неудачники, которые держали друг друга на расстоянии.
Шли недели, и случилось то, на что никто уже не надеялся, а особенно сам Хофмейстер. Тирза начала выздоравливать. Медленно, очень медленно, то и дело снова откатываясь в болезнь, но отрицать было нельзя — она выздоравливала.
Все это время Хофмейстер жил в пансионе. На работе к его ситуации отнеслись с пониманием. А если и нет — это были их проблемы. Два раза в день он навещал в клинике свою младшую дочь. Утром и ближе к вечеру. Это не были долгие визиты. Двадцать минут, четверть часа. Постепенно он набирался храбрости посмотреть на нее.
Все остальное время, независимо от того, шел ли на улице проливной дождь, сыпал ли снег, он гулял по холмам. Время от времени на прогулочной тропе он встречал социолога, и тогда они кивали друг другу на ходу. В такие моменты Хофмейстер ощущал спокойную легкую грусть.
С каждым днем становилось все очевиднее: Тирзе удавалось то, чего ее отец так и не смог или не захотел сделать, и он знал это, он чувствовал. Во время своих прогулок он порой задумывался: нужно спросить ее, как это — выздоравливать. С чего нужно начать и как узнать, что ты выздоровел. Но он не хотел досаждать ей сложными вопросами.
Спустя три месяца, проведенных посреди пасторальных, почти девственных пейзажей Южной Германии, Тирзу выпустили на свободу. Ей разрешили поехать домой.
Хофмейстер принял ее из клиники, и этот момент напомнил ему ее рождение, когда медсестра в больнице в Амстердаме сунула ему в руки крошечный сверток. Бандероль. Толстую книжку. Червячка, завернутого в пеленки. Вместе с супругой он отвез ее домой на такси. Тогда он был ужасно горд и немного напуган.
Сейчас ему казалось, что она такая же хрупкая и ранимая, как новорожденный младенец.
По дороге в Амстердам они почти не разговаривали. Она только спросила:
— Как думаешь, меня оставят на второй год?
— Я думаю, нет, — ответил он. — Я думаю, ты все наверстаешь. А если и нет, то никакой катастрофы не случится.
Он не был отцом для своей младшей дочери, так сказала его супруга. Он был ей другом, коллегой, любовником, разумеется платоническим, но все же любовником, но не был отцом.
Теперь он должен был им стать. Новообращенным в мире отцов и, как и все новообращенные, — фанатиком.
Теперь по вечерам он не поднимался в комнату Тирзы, чтобы читать ей вслух, он больше не водил ее на уроки виолончели, он не следовал за ней по пятам, чтобы она принимала участие в соревнованиях по плаванию, он отошел в сторону.
Иногда он по-прежнему останавливался у книжного шкафа, но теперь, когда он не мог читать Тирзе русских классиков, поклонение перед шкафом было утрачено. Теперь никто не разделял его восторгов, и он сам вдруг иногда задавался вопросом, что же он, собственно, находил в этих толстых книгах.
Как будто шкаф завесили пеленой. Как будто его содержимое стало пыльным. Как будто он вдруг по-настоящему осознал, насколько прав был Толстой. Elite Kurzweil müßiger Menschen. Теперь это было уже не забавное и одновременно трагичное замечание пожилого писателя, то есть его заблуждение, а неизбежная правда.
Он все реже подходил к своему книжному шкафу и никогда не доставал из него книги. Читал он исключительно по работе.
Так Хофмейстер стал человеком, который боялся снова стать тем, кем никогда и не хотел быть: любовником женщины, которая была его дочерью.
Он хотел тщательно выполнять все родительские обязанности: не пропускал ни одного собрания в школе, ни одного звонка или записки от учителей он не оставлял без ответа, но при этом он принял все возможные меры, чтобы ни в коем случае не навязываться. Когда у Тирзы были гости, он скользил по дому бесшумной тенью или же уходил в сарай, чтобы не мешать ее частной жизни. Он старался как можно меньше спрашивать, где она была и куда она собиралась, он служил ей и заботился о ней, он любил ее в тишине, отойдя в сторону.