Значит, вот как все забывается: на коленях в сарае, когда жадно лижешь и лижешь, как голодная собака, вцепившись руками в ягодицы одноклассницы младшей дочери. А разве забыть не то же самое, что выздороветь? Может, он именно сейчас выздоравливал? Может, пришла его очередь?
Он сильнее вжался лицом в ее срамные губы, он давил носом на клитор одноклассницы Тирзы, которая никому не нравилась, он терся о нее своим старым облезшим носом, он нюхал, вдыхал, сопел. Как будто слишком долго сидел под водой, а теперь вынырнул на поверхность и жадно ловил воздух. Этот запах, один только этот запах, это и была жизнь, чем больше он вдыхал его, чем сильнее проникался им, тем сильнее осознавал, что он живет. Только этот запах существовал для него, все остальное было — отражение смерти, обходные пути, отвлекающие маневры.
— Я вам нравлюсь? Я красивая? — спросила Эстер.
Он поднялся с коленей. Запыхавшись, с мокрыми губами, подбородком, щеками и носом. Все лицо у него было мокрым от собственной слюны и сока Эстер. Он был похож на дикаря.
— Красивая, — тяжело выдохнул он. — Ты более чем красивая. Ты намного больше, чем красивая.
Дрожа от спешки и возбуждения, он неловко расстегнул брюки. Но он еще существовал. Он не чувствовал ничего, кроме этого, не видел, не воспринимал. Откровение, что он существует, было всепоглощающим, оно проникало сквозь все преграды, и для него не осталось никаких правил и договоренностей. Собственное желание, которое не собирается ничего и никого защищать, которое наконец-то затребовало себе место в этой забытой Богом вселенной. И пока он стаскивал брюки и трусы, в голове у него кружила только одна навязчивая мысль: мое желание, моя страсть, это и есть бог. Единственный, все еще живой бог.
Он развернул Эстер к себе спиной, она пошатнулась, ухватившись за ручку газонокосилки и деревянную полку.
— Насколько я красива по шкале от одного до десяти, как бы вы меня оценили? — спросила она, пока он терся о нее членом в поисках желанного входа. Он никак не мог найти вход. — Насколько я красива, господин Хофмейстер, насколько я сейчас красива?
Она стонала. Она подвывала. Его Эстер без буквы «ха». Она задавала ему вопросы, когда он окончательно лишился речи. Никаких больше слов, наконец-то никаких слов. Только действие.
Она должна была ему помочь. Его действиям нужен был ассистент.
Она вдавила в себя его член.
Она помогла ему, значит, она хотела его, так он подумал.
Так же фанатично, как он сорвал с нее брюки, он стал ее трахать. Задыхаясь, глотая воздух. Он везде чувствовал только ее запах. Ее острый запах и немного запах испражнений, свежих испражнений.
И тут он услышал вдалеке: «Папа!» И еще раз: «Папа, ты где?»
За секунду, за долю секунды его память вернулась. По крайней мере, ее часть.
«Папа!» — снова услышал он.
Он резко отпустил Эстер в ужасе. Он вдруг понял, где он, кто он, что он тут делает.
Спотыкаясь, он выскочил из сарая, все еще с брюками на коленках, и столкнулся с Тирзой.
Она оказалась ближе, чем он рассчитывал.
— Папа, — сказала она, — юфрау Фелдкамп уже уходит.
Тирза посмотрела на него, окинув взглядом с головы до ног. Глаза как пыточные инструменты. Он почувствовал на себе этот прожигающий взгляд.
Он все еще тяжело дышал. И тут увидел юфрау Фелдкамп. Она тоже стояла рядом и тоже смотрела на него, сначала с улыбкой, потом уже серьезно.
Учительница и отец ученицы застыли. Двое взрослых в саду теплым вечером в самом начале лета. Оба не в силах произнести ни слова. В гостиной гремела вечеринка в честь окончания школы.
Тут юфрау Фелдкамп взяла себя в руки. Она снова стала человеком, который отвечает за порядок в классе, даже если там происходит что-то непредвиденное. Даже сейчас. Даже здесь.
— Господин Хофмейстер, — сказала она, — надо же, когда я пришла, вы были полуголый, и сейчас вы опять полуодеты.
Он быстро наклонился, подхватил брюки, завозился с пряжкой на ремне, он все никак не мог найти дырочки. Где же эти дырочки? Как же ему застегнуться? О чем он вообще думал? Что он натворил? Где эти чертовы дырочки?
Он сопел и чувствовал только запах Эстер без буквы «ха», как будто им пропиталось все вокруг, весь его сад, даже юфрау Фелдкамп пахла сейчас, как Эстер без буквы «ха».