Но Хофмейстер смог взять себя в руки. Теперь, когда его особенно неприличные части тела были прикрыты, он снова стал тем, кем должен был быть, гостеприимным хозяином, ответственным за суши и сашими, отцом Тирзы.
— Я провожу вас, — сказал он.
— Не утруждайтесь, — быстро ответила юфрау Фелдкамп, — у вас полно забот и в саду, как я посмотрю.
Она развернулась и ушла. С надменной ехидцей. Вот так она ушла.
Напоследок она еще раз обернулась, и по ее взгляду он понял, что ей все это не показалось ни на каплю смешным. Как будто она смотрела на страшную аварию. Он заволновался, куда же подевалась Тирза.
— Тирза! — позвал он.
Она уже успела зайти в сарай. Он слышал, что она говорит с Эстер, но не мог разобрать, о чем они говорят. И все еще искал дырочки на ремне.
Он подошел к ним ближе. Он шел неуверенно, даже шатаясь. У него кружилась голова от наслаждения, которого он лишился по чистой случайности. Каждый раз все в его жизни происходило по чистой случайности.
В сарае стояла Эстер в джинсах, все еще спущенных на щиколотки. Она была похожа на статую. Он мог поклясться, что в ее взгляде сиял триумф. Может, даже чистое счастье. Он мог бы поклясться.
— Папа, что тут произошло?
Он покачал головой.
— Ничего, — пробурчал он, — ничего.
Он вытащил Тирзу из сарая и потащил за собой в дальнюю часть сада, в самую темную его часть, где их никто не смог бы увидеть.
— Тирза, — сказал он. — Моя Тирза.
— Что тут произошло? — настаивала она. Видимо, ее никак не устраивало слово «ничего» в качестве ответа, хотя оно было таким емким.
Он взял ее лицо в ладони, как только что держал лицо Эстер. Она резко убрала его руки.
— Что произошло? — закричала она.
— Тс-с, — умоляюще зашипел он. — Тс-с.
Но она не собиралась умолкать. Тирза не желала никакой тишины. Ни за что. И не сейчас.
— Я же знаю, что произошло. Я точно знаю, что именно тут произошло. Я же не идиотка. Ты что, думаешь, я полная дура? Она же со мной в одном классе, папа. Эстер училась со мной в классе.
Она как будто отвечала за него, как будто говорила от имени отца, который не мог произнести ни слова, как ему этого ни хотелось бы.
Он хотел прижать ее к себе и успокоить, но она оттолкнула его.
И расплакалась.
Истерика Эстер хотя бы началась со странного хохота, когда она делала вид, что хватает ртом воображаемые печенья.
Он не мог вынести, когда Тирза плакала. А сейчас все было еще ужаснее, потому что она плакала именно в этот вечер.
— Как ты мог это сделать?! — выкрикнула она. — На моем празднике, как ты мог? — И потом она только повторяла: — Почему на моем празднике? Почему на моем празднике? Почему на моем празднике?..
Как будто было бы лучше, если бы он пригласил Эстер к ним домой в четверг вечером, после ухода домработницы из Ганы. Как будто это не имело вообще никакого значения. Как будто тогда это было бы в порядке вещей.
Она отбивалась изо всех сил, но он все равно прижал к себе ее голову. Он должен был что-то сказать, он должен был хоть что-то вспомнить.
— Она меня соблазнила, — медленно выговорил он.
— Она тебя соблазнила? Да ей же столько лет, сколько мне, нет, она даже моложе. Как она могла тебя соблазнить? Как кто-то вроде нее может тебя соблазнить, папа?
Она вырвалась из его рук и вытерла глаза. Они были красные, как только что у Эстер.
— И даже если это было бы так, что это за оправдание? Что это за гнилое оправдание? Ты хоть понимаешь, кто ты такой? Ты извращенец, папа! Грязный извращенец!
Она разрыдалась еще сильнее.
Он обессиленно прислонился к дереву, ему показалось, он сейчас потеряет сознание.
— Она меня соблазнила, — сказал он снова и вспомнил, какой мокрой она была там, такой мокрой. Он хотел рассказать это Тирзе, он хотел сказать: «Тирза, моя дорогая Тирза, Эстер была такая мокрая, там, между ног», но он сдержался и сказал только: — Она была…
Он отшатнулся от дерева и сделал пару шагов к своей младшей дочери.
— Не прикасайся ко мне! — завизжала она. — Уходи!
Он остановился. Ему бы сейчас очень помог стаканчик гевюрцтраминера из Италии.
— Я не прикасаюсь к тебе, Тирза, — сказал он. — Я просто… Я просто… Я же еще мужчина. Я ничего не могу поделать, но я же еще мужчина.
Она закрыла глаза руками.
— Ты не мужчина, папа, — сказала она. — Ты мерзкий тип. Вот кто ты. Как я теперь смогу на тебя смотреть? Как я смогу к тебе прикоснуться? Как я смогу теперь думать о тебе как о моем отце? — И она опять закричала: — Уйди отсюда! Уходи!