Он беспокойно теребил полы своего пиджака.
Потом почесал голову.
— Меня зовут Йорген Хофмейстер, — сказал он, держа в руке шляпу. — Я провел пару дней в обществе вашей дочери. Или, лучше сказать, она составила мне компанию в эти несколько дней. Это были особенные дни. Мы много говорили друг с другом. Это было невероятно приятно. Ваша дочь — очень теплый и душевный человек.
Оказалось, что мать жива, потому что она открыла глаза. И поморгала. Из-за вони Хофмейстеру стало дурно. Ему показалось, что он сейчас упадет в обморок или его вырвет. Что он будет блевать в этой хижине как собака и ползать в собственной блевотине.
— Вы меня понимаете? — спросил он. — Или вы говорите на африкаансе?
Она пошевелила губами, как будто хотела что-то сказать, но изо рта у нее не раздалось ни звука.
— Я не понимаю твою маму, — сказал он Каисе. — Я ее не понимаю.
Каиса тоже молчала.
Он встал на колени у кровати. Брюки у него и так были все в пятнах. В Африке на это было плевать. Это была не улица Ван Эйгхена. В Африке почти на все было наплевать. Другая страна, другие правила.
На лице у женщины сидели мухи.
Он смахнул их.
— Я вас не понимаю, — сказал он. — Но я друг вашей дочери, Каисы, я ее друг из Нидерландов.
Тут она пошевелила руками.
Он посмотрел на ее руки, он смотрел, как они двигались, как будто наблюдал экзотический спектакль в кукольном театре, и ему понадобилось несколько секунд, пока он понял, что это язык глухонемых. Что она говорила с ним на языке глухонемых.
Он поднялся и снова стал неловко теребить полы своего пиджака. Он искал что-то во внутренних карманах.
— Я не владею языком жестов, — сказал он как можно громче и отчетливее.
Но при этом подумал: «Она глухонемая, вот в чем дело. Она глухонемая».
— Что говорит твоя мама? — спросил он. — Я ее не понимаю.
А потом закричал:
— Я не владею языком жестов!
Хофмейстер встал на колени перед Каисой и сказал:
— Мне нужно идти. Мне нужно вернуться в город. Я поцелую тебя на прощание, Каиса. Я не могу тут остаться. Я тебя просто поцелую. Ты знаешь, что говорит твоя мама?
Тишина. Жужжание насекомых. Мухи десятками пикировали на голову и тело матери Каисы. Это тело было аэродромом для мух, не более. Аэродромом.
— Вы хотите компанию, сэр? — спросила Каиса шепотом. — Сэр?
— Нет-нет, — сказал он. — Нет-нет! Она говорит на языке глухонемых, ты разве не видишь? Она говорит на языке жестов. Твоя мать. Она что-то говорит, но мы не знаем что.
Он поискал у себя в портфеле, но там ничего не было. По крайней мере, ничего, что могло бы сейчас помочь.
Он вытащил из карманов брюк все намибийские доллары, которые у него были с собой, во внутренних карманах он тоже нашел немного денег, и этими деньгами он осыпал тело женщины на кровати. Она все еще шевелила руками, маниакально. Может, она сейчас крыла его последними словами на языке глухонемых.
— Вот, — сказал он. — Вот, я вас не понимаю, поскольку не владею языком жестов. Но вот тут немного денег. Вы сможете купить продукты. Или… Или что-то еще.
И потом он бросился бежать из этой хижины. Он мчался что было сил, но ноги у него так болели, что его хватило совсем ненадолго. Теперь он шел вдоль одинаковых строений. Его преследовал мерзкий запах. И Каиса. Она шла за ним по пятам. Она была на удивление быстрой. Молниеносной. Она схватила его за руку. А он схватил ее. Он сжал руку Каисы.
Они прошли мимо мужчин, которые жарили мясо. Те крикнули им что-то вслед, те мужчины, но Хофмейстер не остановился. Он понятия не имел, что они там кричали.
— Такси, — сказал он. — Нам нужно поймать такси. Где тут найти такси?
Он перебрался через отбойник и стал махать портфелем.
На дороге не было ни одной машины.
Он все еще чувствовал мерзкий запах. Смерть в Африке воняла.
— Ты же не расстроилась, что мы оставили твою мать в таком состоянии? — спросил он. — Я дал ей денег. Ей нужно к доктору. Я не знаю, что с ней такое, но ей срочно нужно к доктору, который владеет языком жестов. — Он наклонился к ребенку. — Тебе нужно вернуться домой. Тебе нужно меня отпустить, людей надо отпускать, я отпустил людей. Но ты, конечно, еще слишком мала, чтобы отпускать, тебе надо за кого-то держаться. Поэтому тебе нужно вернуться к твоей матери.
Мимо проехала машина. Он стал махать портфелем.
Машина не остановилась.
Поднялся ветер. В лицо Хофмейстеру летел песок.
— Каиса, — сказал он. — Тебе нельзя со мной. Я поеду в пустыню. Мне некуда больше деться. Я исчезну. Тебе со мной нельзя. Исчезать нужно поодиночке. На самом деле все нужно делать поодиночке и самому, но исчезать нужно только одному. Тут никого нельзя брать с собой, особенно детей, Каиса. Особенно детей.