— Иби говорит, что это очень странно, — сказала его супруга. — Что Тирза до сих пор ей не позвонила и не написала.
В ее голосе не было слышно того бодрящего, с хрипотцой сарказма, к которому он привык. С хрипотцой, которую многие мужчины находили возбуждающей.
— Иби не стоит думать, будто она важнее всех на свете.
В разговоре повисла пауза. Карусель замедлила ход. Каиса слезла с лошадки. Хофмейстер кивнул ей.
— А как у тебя дела? — спросил он. — Как ты?
Улица Ван Эйгхена была так далеко. Другой мир. Он уже не был его миром.
— Хорошо, — сказала она. — Тут все в порядке. Йорген, я еще кое-что хотела спросить. Мне звонила мама Шукри. Я сначала не поняла, кто это. Она говорила по-французски.
Каиса подошла к нему. Он показал ей, что она может прокатиться еще разок. А потом еще и еще. Он протянул ей деньги. Но она осталась рядом с ним, прислонившись к нему головой. Как будто она устала. Как будто она ему доверяла.
Как знать, может, она и правда ему доверяла. Это было делом времени, а может, у нее не было другого выбора. Скорее поэтому.
Он не знал сострадания, но ему можно было доверять.
— Йорген, ты меня слышишь?
— Да-да.
— Мать Шукри мне звонила. Она спрашивала, где ее сын. Но я так плохо говорю на французском.
— Я думал, он не общается со своей семьей. Этот парень.
— Вот как? Ну не знаю… Она показалась мне довольно милой, только очень беспокоилась.
— Я же сказал тебе, что они в пустыне. Эти люди что, думают, что в пустыне на каждом шагу расставлены телефонные будки? Они же сами из пустыни!
— Я так ей и сказала, что они в пустыне. И что там нет связи. Я пообещала, что ты передашь Шукри, чтобы он позвонил матери. Там что-то срочное.
Девочка взяла его за руку, похоже, она хотела идти дальше.
— Йорген, ты еще там? Ты как будто все время пропадаешь.
«Атта должен позвонить своей матери, — подумал он. — Атта должен вернуться домой».
— Да, я тут. Да, конечно, я все передам.
— Я купила книгу с фотографиями, про Калахари. И про пустыню Намиб. Господи, что люди там забыли, в этой пустоте? Чем там может заниматься Тирза целыми днями?
— Смотрит, — сказал Хофмейстер. — Она на нее смотрит. Для этого едут в пустыню, чтобы на нее смотреть.
Девочка настойчиво потянула его за руку. У нее заканчивалось терпение.
Теперь, превратившись в развалину, его супруга вдруг ощутила прилив материнских чувств. Фотоальбом про Намибию. Раньше у нее были другие занятия.
— Мне пора, — сказал Хофмейстер. — Завтра я еду в пустыню. Я позвоню тебе через пару дней, может, через неделю. Не волнуйся, если задержусь.
— Йорген, как теперь все будет дальше?
— Ты про что?
— Про нас.
— Мы об этом еще поговорим.
— Может, нам стоит попытаться. Друг с другом. У нас ведь нет другого выбора. Потому что мы состарились.
— Может быть.
— Я сказала домработнице, чтобы она больше не приходила. Я сама буду убирать дом. Мне все равно нечем больше заняться.
Он отключился. Девочка устала. Последний отрезок пути до отеля ему пришлось нести ее на руках. В маленьком номере отеля «Эбервайн» он задернул шторы. Он положил ребенка на кровать, а сам лег рядом. В Намибии было четыре часа дня.
Он проснулся чуть позже шести. Ребенок еще спал. Он осторожно встал с кровати и оделся. Взял свой портфель и шляпу и вышел из комнаты, стараясь не шуметь.
Уже спустились сумерки. Сначала он бесцельно бродил по Свакопмунду. У бюро путешествий остановился и стал разглядывать рекламу экскурсий в пустыню. На джипе или на самолете. Можно было выбрать поездку на любой вкус.
Он посмотрел на пустыню на постере. Вглядывался в людей на заднем плане, как будто среди них могла оказаться Тирза.
В большом супермаркете он купил для Каисы спортивные брюки и футболку. И четыре пары трусов. Он надеялся, что они подойдут по размеру.
В очереди в кассу он обратил внимание, что он тут единственный белый. Но это все меньше его беспокоило.
Вернувшись в отель «Эбервайн», он обнаружил Каису в слезах на постели. Она рыдала навзрыд, такая несчастная в горе подушек и простыней. Он взял ее на руки.
— Не бойся, — сказал он. — Я никуда не уйду. Я правда не уйду. Мне же некуда идти.
Он показал ей футболку, штаны и трусы.
— Тебе нужно переодеться в чистое, — сказал он. — Не то чтобы мне было с тобой противно, но это же гораздо приятнее — быть свежим и чистым.
Хофмейстер сел на единственный стул в комнате. Девочка перестала плакать.