Сначала он направился в сторону парка Вондела, но, когда перешел улицу, вдруг остановился, развернулся и зашагал обратно. Пакет развевался в руке.
Столько всего непонятного окружало его, люди, собственная семья, суждения людей — непонятные и неизвестные. Он не мог проникнуть в них — ни в суждения, ни в суть самих людей.
У двери своего квартиранта он остановился. Он часто стоял на этом пороге. Он достал из кармана носовой платок и вытер лицо.
Потом он позвонил.
Подождал.
На этот раз ему открыли.
Во второй раз за этот день он поднялся наверх по лестницам и снова почувствовал, что его легким слишком мало воздуха. Приходится учиться жить с одышкой и прочими недугами. Через некоторые время привыкнешь и станешь просто избегать каких-то занятий. Так все и будет. На этот раз одышка была даже сильнее, а ведь он всего-навсего прошелся по лестнице.
Наконец он оказался наверху. Он так сильно вспотел, будто оказался в тропиках.
Его постоялец сидел за столом. Хофмейстер подглядывал за ним из коридора. Как будто тайком зашел на пип-шоу. Но для того, чтобы смотреть не на голых женщин, а на своего квартиранта.
Тот до сих пор не налепил на лоб пластырь и ничем не перевязал рану. Кровь больше не капала. Осколки торшера были убраны. Он просто сидел. Ничего не делал. С открытой дверью.
Когда Хофмейстер зашел в комнату, квартирант не пошевелился. Он мельком глянул на него и снова стал смотреть на стол, где лежали какие-то бумаги, журнал об архитектуре и пара карандашей.
Хофмейстер поискал в карманах, чуть не похолодел от страха, потому что испугался, не потерял ли он его, но конверт оказался в заднем кармане. Он положил его на стол. Вытер лицо и шею. Ему захотелось чихнуть.
Он стоял и смотрел, как будто хотел лишь увидеть, возьмет ли квартирант деньги, но конверт так и остался лежать на столе.
Он все ждал и ждал, и в конце концов вспомнил, для чего сюда пришел. Он вспомнил все. Хофмейстер сказал:
— Я пришел вернуть вам деньги.
Никакой реакции не последовало. Архитектор на минуту поднял на Хофмейстера глаза и снова перевел взгляд на стол.
— Я пришел вернуть вам квартплату, — еще раз сказал Хофмейстер, — потому что я больше не желаю вас здесь видеть. У вас есть пять дней. Я даю вам пять дней, чтобы отсюда убраться.
Архитектор посмотрел на него совершенно равнодушно, как будто Хофмейстер сказал: «Какая чудесная погода сегодня, а через пять дней обещали грозу».
Когда Хофмейстер уже потерял надежду на какой-либо ответ, архитектор сказал:
— Я не знаю, что рассказала вам ваша дочь, я надеюсь, что правду, господин Хофмейстер, но это не то, что вы думаете, не то, что вы, похоже, обо мне думаете. То, что случилось между мной и вашей дочерью, абсолютно взаимно.
Хофмейстер положил теплую ладонь на стол, а в другой все еще сжимал пластиковый пакет. Он наклонился к архитектору и вспомнил про сон с дохлой кошкой. Его тошнило от этого человека. Он был гаже всех предыдущих жильцов, вместе взятых.
— Взаимно? — сказал он, стряхнув с себя старый сон. — Как может быть что-то взаимное между мужчиной вашего возраста и пятнадцатилетней девочкой, ей же едва исполнилось пятнадцать. Она просто приходила сюда за квартплатой. Вы хоть понимаете, что вы говорите? Как это может быть взаимным? Сколько вам вообще лет? Вы и понятия не имеете о взаимности. Между мной и вами могло бы быть что-то взаимное. Между вами и мной. Взаимное. А девочка пятнадцати лет? У вас что, полностью отсутствует чувство ответственности? Вы животное? Это вы пытаетесь мне сказать, что вы животное, замаскировавшееся под архитектора? Что над моей головой поселилось животное? Что я сдал лучшую квартиру в Амстердаме животному?
Хофмейстер чуть не плакал. Не от печали, а от бессилия. Он хотел сказать еще очень много всего, но понимал, что все это совершенно напрасно. Он положил левую ладонь на затылок. Шея сзади была мокрой. Как будто у него был жар.
— Ваша дочь, — сказал квартирант с таким счастливым видом, будто подумал об ангелах, о ком-то, кто поднял его и вытащил из грязи. — Она умная и ранняя девушка. Она не ребенок.
Слово «ранняя» ударило Хофмейстера как пощечина.
— Ранняя? — переспросил он. — О чем это вы, ранняя?
— Она рано созрела.
Хофмейстер покачал головой. Сначала медленно, потом быстрее.
— Вы извращенец, — сказал он. — Это единственное объяснение, которое я могу дать случившемуся. Извращенец, который ищет отговорки. Стоимость торшера я вычту из залога, разумеется. Это будет более чем справедливо. Торшер был недешевый.