Он быстро натянул носки и ботинки и все-таки рубашку поло, хоть она и пропахла сардинами. Скоро весь дом будет пахнуть сардинами. Он на минуту остановился перед зеркалом и, к своему удивлению, почувствовал грусть. Грусть, которая перекрывала все остальные его чувства. Стыд, страх, боязнь опозориться.
— Красиво или очень ярко? — спросила она.
— Ты права, — ответил он. — У нас остались только мы. Мы больше никого не найдем. Вот и все.
— Цвет не слишком розовый?
Она сунула руку почти ему в лицо. В носу защекотало от запаха лака, смешанного с жареными сардинами.
— Значит, ты тоже не смогла заполучить никого другого. Ты оказалась за бортом. Поэтому ты приехала. — Он говорил больше сам с собой, чем с ней.
— Да скажи уже, в конце концов, это слишком розовый цвет?
— Нет, — сказал он. — Цвет то что надо. Там пришла учительница Фелдкамп. Она видела меня полуголым.
— Что еще за Фелдкамп? Я понятия не имею, кто это. Тебе придется представить меня всем этим людям. Я уже не помню, кто есть кто и как кого зовут.
Она говорила так, будто ничего не случилось. Она всегда так говорила. Будто ничего не случилось.
В ванной он щедро побрызгался лосьоном после бритья, чтобы отбить запах сардин.
Иби чистила зубы.
— Где Тирза? — спросил он из душистого облака.
— Пошла за своим дружком, — сказала Иби и продолжила орудовать щеткой.
Энергичный и душистый Хофмейстер спустился по лестнице. Он сразу прошел на кухню, достал из холодильника блюдо, убрал с него пленку и торжественно зашел в гостиную, где на диване одиноко сидела юфрау Фелдкамп.
— Не желаете ли суши? — предложил Хофмейстер. — Или сашими? На кухне есть майонез с васаби.
— Как аппетитно выглядит, — сказала она.
— Готовил сам.
— Эти суши?
— Их тоже, да. Но в данный момент я говорил про майонез с васаби. Я сам его готовлю. Довольно сложный рецепт, но я хорошенько его изучил.
— Вот как.
Они встретились взглядами, учительница биологии и отец Тирзы.
— Одну минуту, я включу музыку.
Он прошел к CD-проигрывателю.
Специально для этого вечера Тирза записала несколько дисков. Они уже лежали наготове аккуратной стопкой.
Он поставил первый диск и задержался послушать, что же заиграет. Она записала не только свою любимую музыку, но и несколько номеров, которые очень нравились самому Хофмейстеру.
— Сестры Эндрюс, — обрадовался он. — Тирза очень их любит.
Она любила их только благодаря ему. На самом деле это была его любимая песня. Еще когда Тирза лежала в колыбельке, он часто ставил ей сестер Эндрюс. Под их музыку он танцевал по комнате, забыв о проклятии. Как будто не было никакого проклятия, никакой истории, только младенец в его руках, ее взгляд, чуть кисловатый запах молока, ее теплая нежная голова и сестры Эндрюс.
А сейчас Тирзы не было, вместо нее были блюдо с суши и мужчина солидного возраста, от которого, несмотря на лосьон для бритья, все равно пахло жареными сардинами.
Он тихонько подпевал специально для юфрау Фелдкамп, которая неподвижно сидела на диване.
«I’ll try to explain. Bei mir bist du schön. So kiss me and say you understand»[2].
Юфрау Фелдкамп улыбнулась. Ей явно уже многое довелось повидать, и, когда Хофмейстер закончить петь, она сказала:
— Немного майонеза с васаби было бы очень кстати.
Он отправился на кухню, вернулся с мисочкой с майонезом и протянул юфрау Фелдкамп специальную деревянную ложечку, которую он тоже купил в японском магазине на Бетховенстраат.
Он с гордым видом смотрел, как она ест суши.
О счастье, ярком, безудержном, всепоглощающем счастье юности он помнил только какие-то слухи. Это была сказка, которую ему самому так и не удалось прочитать.
От его юности или того, что было вместо нее, осталась только заезженная песенка.
Он вернулся к проигрывателю и поставил диск с начала.
И пока юфрау Фелдкамп смотрела на него удивленно и слегка испуганно, застыв с суши в руках, он пел для нее.
— Па-рам-пири-рим, — пел Хофмейстер. — Па-рара-ра-ра-рим.
2
В девять вечера в комнате находились четырнадцать молодых людей, юфрау Фелдкамп и учитель экономики, который попросил Хофмейстера называть его Ханс, но не наблюдалось ни следа Тирзы. Супруга Хофмейстера затаилась в спальне, где, вероятно, курила и время от времени грустно улыбалась воспоминаниям о своей юношеской любви с его мертвой спермой, как люди грустно улыбаются своей неудаче. Огромной неудаче.
Сам Хофмейстер ходил по дому с сырой рыбой. Он разливал «Кир-рояль», вел беседы на абсолютно далекие от него темы, он приготовил по заказу гостей уже два коктейля, «Кайпиринью» и «Отвертку». Оба удались ему отменно. Он превзошел сам себя, хоть ему и пришлось сказать об этом самому, но он чувствовал, что в этот вечер ему все время удается превзойти самого себя.