— Уйди! — визжала она, когда он появлялся на пороге ее комнаты. — Я не хочу эти записки из подполья, я не хочу это слушать! Уйди, папа! Папа, уйди! Уходи!
Она колотила ногами, но он все равно садился на край кровати и гладил ее, пока она не успокаивалась. Тогда он раскрывал книгу и четверть часа читал ей «Записки из подполья». Никогда не рано начинать знакомство с великими русскими писателями. Если ты подростком узнал все о нигилизме, тебе не надо будет разбираться с этим потом.
— У вас чудесный праздник, — сказал Ханс.
Он посмотрел по сторонам и явно не собирался уходить. Кухня пришлась ему по душе, такая уютная и удобная. Облокотись о столешницу и стой себе часами. Вот вечер и пройдет.
Выходные в чьих-то домах, по утрам жужжание соковыжималки, по вечерам телевизор, раз в три месяца на вечеринку. Вместе выбирать диски в магазине. Вместе решать кроссворд. Наверное, такой была жизнь учителя экономики.
Хофмейстер был знаком с семейной жизнью, но в то же время и нет. Он пригладил волосы и предложил учителю экономики суши, представляя себе его жизнь: хорошо организованную и счастливую.
Раньше, когда тишина только заняла свое место в этом доме, Хофмейстер иногда сожалел, что не умеет играть на пианино. Тогда бы он по вечерам или в воскресенье садился за инструмент и окружал себя тремя-четырьмя поклонниками, как другие люди сидят в кафе в окружении друзей.
У него не было способностей заводить друзей, как у других нет таланта к рисованию или к иностранным языкам. Именно поэтому ему хотелось уметь играть на музыкальном инструменте. Вместо того чтобы говорить с ними, он дарил бы людям музыку. Люди говорят, чтобы обмениваться мыслями. Но мысли Хофмейстера часто были такими, что ими вряд ли стоило делиться, они были тайными и должны были оставаться тайной в интересах обеих сторон.
Тирза раньше играла на виолончели. Она была очень талантливой, но бросила занятия. Только иногда, после ухода супруги Хофмейстера, когда тишина по вечерам сводила его с ума, когда он не выдерживал ее, как ни старался: проходил двадцать кругов по саду, читал себе вслух «Дневник писателя» Достоевского, тогда он поднимался наверх и стучал в дверь Тирзы.
— Ты уже доделала домашние задания? — спрашивал он тогда. И если она говорила «да», он предлагал: — Может, спустишься и поиграешь на виолончели?
Но об этом он просил, только если она уже закончила домашнюю работу. Школа была важнее всего, школа была даже важнее виолончели.
— Необыкновенная девочка ваша дочь. Так тонко чувствующая, одаренная, быстрая. — Учитель экономики задумчиво стоял с пивом в руке, как будто сожалел о том, что надо прощаться, о том, что Тирза сдала выпускные экзамены, о собственной карьере. Он вытер губы. — С суши я пока повременю, — сказал он.
Хофмейстер кивнул. Он открыл рот. Он решил, что нужно что-то сказать. Сейчас это должно произойти. Сейчас он заговорит.
— Она очень чувствительная, — сказал он. — И очень талантливая, с самого раннего детства. — Ей и полутора лет еще не исполнилось, а она уже все понимала. Все понимала.
— И она красивая.
— И красивая, — подхватил Хофмейстер.
— Взрослая.
Хофмейстер в очередной раз кивнул.
— Я слышал, она собирается в кругосветное путешествие?
— Не совсем. Она хочет поездить некоторое время по разным странам. В Африке. Ботсвана, ЮАР, Намибия. Может, Заир. Ее всегда интересовал этот континент. Хотите еще пива?
Хофмейстер тоже облокотился о столешницу. Из гостиной в кухню доносились голоса. Неясные голоса. Что бы ни говорила его супруга, Хофмейстер не желал этого слышать. Он расслабился и вспомнил аэропорт, зал вылета, где он прогуливался пять раз в неделю. Как самолеты созданы, чтобы летать, так он был создан для того, чтобы быть одиноким. Только иногда он касался кого-то другого, как самолет касается летной полосы. Чтобы вскоре снова взреветь моторами, набрать огромную скорость и взлететь. Самолет, который слишком долго стоит на земле, уже не сможет от нее оторваться. Каждый день вынужденная посадка. Каждый час вынужденная посадка. Вся его жизнь — одна сплошная вынужденная посадка.