— У тебя нет женщины, папа, — сказала она шепотом. — Я — твоя единственная женщина.
Она снова куснула его за нос и помчалась наверх. Он остался на диване, размышляя, стоит ли пойти за ней и строго поговорить. Но размышлял и сомневался так долго, что потом уже было лучше остаться на диване.
Иби ушла в кафе с подружками, его супруга писала картины у себя в ателье и принимала там моделей исключительно мужского пола, Йорген Хофмейстер сидел в гостиной и подчеркивал один абзац за другим в познавательной книге о болезни своей младшей дочери, а у себя в спальне рядом с виолончелью Тирза пустила всю свою сверходаренность на то, чтобы до смерти заморить себя голодом.
Такой была жизнь семьи Хофмейстера в начале нового тысячелетия.
4
С балкона спальни, где он стоял уже пятнадцать минут, Хофмейстеру было видно, что в сарае кто-то включил свет. И выключил. И снова включил. И снова выключил.
Кто-то играл с выключателем. И тут он вспомнил, что оставил в сарае Эстер без буквы «ха», пообещав ей стакан апельсинового сока.
Обещание нужно было выполнять, и Хофмейстер поспешил на кухню. Гостей нельзя было оставлять без внимания, даже если они запирались в сарае.
Тирза стояла у раковины. Ему показалось, что ее тошнит.
— Что ты делаешь? — испуганно спросил он.
— Ем помидор. — Она наклонилась над раковиной, чтобы сок не капал на одежду.
— У нас же столько всего вкусного. У нас тут чего только нет, — сказал Хофмейстер одновременно расстроенно и обиженно.
— Мне захотелось помидора. — Она опять откусила, сок потек по подбородку.
Хофмейстер протянул ей салфетку.
— Твое платье, — сказал он. — Оно сидит немножко криво, и видно бретельку от бюстгальтера.
Он потянулся поправить платье, но Тирза сказала:
— Так и задумано, пап. Ну, скажи, как тебе?
Он налил себе бокал белого вина, снова итальянского гевюрцтраминера.
— Что?
— Шукри. Как он тебе?
Она доела помидор.
— Тебе налить? — спросил Хофмейстер и показал бутылку. — Твое любимое вино.
Она покачала головой:
— Попозже. Так как он тебе?
Хофмейстер посмотрел на потолок. Его срочно нужно было побелить. Даже невооруженным взглядом можно было заметить три огромных темных пятна от сырости. Но денег не было. Хедж-фонд сделал ноги. Все в окружении Хофмейстера сделало ноги. Теперь он инвестировал средства только в вещи первой необходимости, а побелка потолка в первую необходимость не входила.
— Что тут сказать. Он довольно закрытый. Не общительный, не социальный, с ним сложно наладить контакт. Но это, конечно, первое впечатление.
— Да, конечно, он смущался, пап. Ты бы тоже стеснялся на его месте, да ты вообще стеснительный, так что это не самая лучшая комбинация.
— Я не стеснительный.
Он снова наполнил бокал итальянским гевюрцтраминером и выпил вино залпом, чтобы тут же налить снова.
— Ты стеснительный, — сказала она с любовью, но настойчиво. Она не желала никаких возражений по этому поводу. — Я не знаю никого, кто был бы еще стеснительней.
— Я деликатный, Тирза, — сказал он. — Деликатный. А это не то же самое, что стеснительный, я не буду донимать молодого человека моей дочери расспросами, я лучше постою в сторонке.
— Пап, ты всегда жутко стеснительный и скромный, не отпирайся, ты же сам знаешь. Когда мы ездили на каникулы, ты всегда заталкивал нас в ресторан, чтобы мы посмотрели, как там все внутри выглядит. А сам оставался снаружи. Ты что, забыл? Ты разве такого не помнишь? А когда мы еще в начальной школе ставили спектакль и потом все гордые родители примчались в раздевалку, ты вообще пытался спрятаться за мной. Лучше скажи, он же тебе понравился?
Он хлопнул в ладоши. Сам не зная, с чего вдруг. Посмотрел на этикетку на бутылке.
— Сложно сказать. Ты хочешь, чтобы я был с тобой откровенным? Мне сложно сказать. Я не смог в нем разобраться. Он напомнил мне одного человека. Нет, не так. Он напоминает мне одного человека.
— Кого? Он похож на одного актера, правда? Из французских фильмов. Правда, он намного круче всех, кто были раньше?
— Круче твоего бывшего парня?
— Круче всех моих бывших парней.
— Их что, было несколько? Я думал, это было несерьезно.