Он умылся, вытер лицо бумажными полотенцами, еще раз позвонил Тирзе, но снова услышал автоответчик. Тогда он отправился в гостиную выслушать заказы и поговорить ни о чем.
Пока он делал коктейли, он наспех выпил еще бокал вина. Ему нужно было расслабиться, чтобы вести себя как Ханс. Пусть все идет, как идет. Он со всем справится. Он уже достиг того возраста, когда ничто не сможет выбить его из равновесия.
Так что он вернулся на праздник и почувствовал себя намного увереннее, чем в начале. Белое вино помогло ему успокоиться, придало легкости. Еще чуть-чуть — и он может стать легкомысленным.
В гостиной уже танцевали. Лампочки над столом выключили, стулья сдвинули.
Танцевали три девочки, один парень и супруга Хофмейстера.
Супруга танцевала как раз с парнем. Хофмейстер его знал, парнишка заходил к ним пару раз, но он никак не мог вспомнить его имя. Помнил только, что имя короткое — всего один слог. Иногда то же самое случалось с Хофмейстером во время чтения: бывало, он совершенно не понимал смысла, но при этом четко видел слоги. Он пересчитывал их: один, два, три, четыре. Слоги в словах скакали у него перед глазами точно так же, как его супруга сейчас скакала с юным кавалером по гостиной туда-сюда. Это называлось танцами. Супруга отдавалась процессу увлеченно, с полной самоотдачей, и нельзя сказать, чтобы у нее получалось некрасиво, учитывая, что ее тело было впихнуто в кусочки текстиля, куда нормальные человеческие размеры ни за что не должны были уместиться.
Она всегда умела и очень любила танцевать. И у нее неплохо получалось. До недавних времен. Но если посмотреть на ее фотографии пяти-шестилетней давности, можно было заметить, насколько она постарела. Только увидев их сейчас, можно было бы испугаться.
Наверное, сейчас он видел в ней больше, чем мать своих детей. Вот на кого сейчас смотрел Хофмейстер: на женщину на пороге увядания, которая так отчаянно танцует с восемнадцатилетним юношей, как будто никакого увядания и в помине нет на свете. Как будто ее юность будет продолжаться вечно.
Ему стало так жалко ее. Он поймал себя на жалости, а злость вдруг почти исчезла, раздражение улетучилось. Всегда проще видеть в своем враге сильнейшего. А потом выясняется, что враг слаб, как и ты, а может, еще слабее. И он тоже повержен. Увядший враг — уже не враг.
История, легенда, годами витавшая вокруг твоей личности, вдруг оказалась не актуальной. Мать моих детей, которая сбежала со своей школьной любовью. Мать моих детей, которая думала, будто она художница. Это все уже было неправдой. Потому что никакой школьной любви больше нет. А мать детей вдруг снова есть. Правда, она была немного по-идиотски одета, но какая разница, она ведь все-таки вернулась.
Вот что он видел, когда смотрел на танцующих. Его собственная история, замаскированная под самообман. Цветок вечной юности. Этот цветок напомнил ему хедж-фонд. Обещания, глянцевая бумага, ошеломительные результаты. Мечта о хедж-фонде. Мечта о женщине. Совершенное счастье на расстоянии вытянутой руки.
Супруга положила руки на плечи молодого человека. Господи, да как же его зовут? Он же с ними ужинал, целых два раза. Вежливый мальчик, немного застенчивый, это да, но в остальном ничего особенного. Даже вызвался помочь убрать со стола.
Хофмейстер подозревал, что у них с Тирзой что-то было, но не был в этом уверен. В любовных делах она была весьма непостоянной, все изменилось только полгода назад. С пятнадцати лет она точно знала, что как только сдаст выпускные экзамены, то поедет на год в Африку, а вот насчет мальчиков мнение у нее менялось каждую неделю.
— У меня просто есть хорошие друзья, — говорила она. — А некоторые из них — мальчики, так уж получилось, но это ничего не значит. Ох, если бы это ничего не значило.
И потом она смеялась над собственной шуткой, а Хофмейстер смеялся вместе с ней.
Три года назад, спустя пару недель после того, как супруга Хофмейстера сбежала на лодку, Тирза вдруг спросила однажды за ужином:
— Папа, а когда я лишусь девственности?
Хофмейстер спокойно ел чайной ложечкой свой десерт, панна котту, которую он купил в кондитерской на одной из соседних улиц. Он выслушал ее вопрос и перестал есть. Он посмотрел на часы.
— Все на свете однажды лишаются девственности, — сказал он. — Рано или поздно это случается со всеми, Тирза.
— Но у меня в классе почти не осталось девственников. Когда уже и я в конце концов ее лишусь? Ты ведь все знаешь?
— Не все. Даже очень мало, вообще-то. — Он облизал ложку и положил ее на стол. Панна котта вдруг стала безвкусной.
— Но ведь у тебя обо всем на свете есть свое мнение? Даже о самых странных вещах у тебя есть мнение. Так что ты думаешь о том, что я до сих пор девственница? Что у меня в классе почти не осталось девственников, разве что придурки, задроты и прыщавые, но больше никого из нормальных, только я. Что ты на это скажешь?
Иби дома не было. Иби тогда уже активно готовилась исчезнуть, готовилась раствориться, оторваться как можно дальше от мира, в котором выросла.
Хофмейстер посмотрел на свою вилку с ножом. Он был один со своей младшей дочерью. Он должен был с ней и остаться.
— У всего есть своя причина, дорогая, так происходит все на свете. И если что-то не происходит, то и у этого тоже есть причина. И ты до сих пор девственница, потому что еще не встретила своего человека, своего единственного.
Она вздохнула, его Тирза, и сказала:
— Фу-у… — И потом еще раз: — Фу-у… — У нее на тарелке оставалась еще половина панна котты, и она разделила ее ложкой на три части. — Это такая фигня, пап, — сказала она. — Это прям прошлый век. Давно уже не нужен твой единственный, чтобы лишиться девственности. Теперь главное, чтобы это произошло. Вот в чем фишка. А остальное не считается. Можешь мне помочь? Я хочу с тобой посоветоваться. Чтобы ты помог мне выбрать, с кем мне лишиться девственности.
Хофмейстер схватился руками за щеки, как будто у него вдруг резко разболелись сразу все зубы.
Он посмотрел на Тирзу, свою сверходаренную младшую дочь, которая не хотела лишиться девственности с кем попало. Раньше она серьезно занималась плаванием. Участвовала в соревнованиях. Три раза в неделю после работы он на велосипеде возил ее на тренировки в бассейн. Он старался так же сильно, как она. Нет, даже больше, чем она. Его дочери должны были делать то, чего не сделал он сам, чего ему не досталось, что он не смог позволить себе из-за обстоятельств: быть лучше других. Потому что в одном Хофмейстера нельзя было упрекнуть: о нем нельзя было сказать, что он не понял самого главного: в этом мире место есть только для самых лучших. Остальных уничтожали или просто отодвигали в сторону, забывали в пыльном углу. И даже самые лучшие не всегда могли избежать этой участи.
Но потом Тирза заболела. И о плавании пришлось забыть.
— Я буду называть тебе имена подходящих парней, а ты в какой-то момент скажешь: «Стоп». Давай так, ладно? Я просто не могу выбрать сама. Я не знаю.
Она встала со своего места, обошла его стул сзади и обхватила его руками за шею.
Так он и сидел, уставившись на свою панна котту, слушал ее голос, прижав ладони к щекам. В какой-то момент ему ужасно захотелось позвонить супруге, именно сейчас, и спросить, где ее носит все эти недели.
— Ты должен мне помочь, — взмолилась Тирза. — Отцы должны помогать своим дочерям, для этого ведь и нужны отцы? Ну помоги же мне, пап.
— Тирза, — сказал он, — прекрати дурачиться. Веди себя нормально. Хватит кривляться и говорить ерунду. Сядь и доешь свой десерт.
Она еще сильнее прижалась к его стулу.
— Я буду называть имена мальчиков и кратко их описывать. Готов? Давид, темные волосы, гладко зачесанные, рост примерно метр семьдесят четыре.
— Нет! — закричал Хофмейстер. — Нет, Тирза! Сядь. Немедленно прекрати и сядь! — И стукнул рукой по столу.
Она отпустила его и вернулась на свое место.
Там она постояла немного и, стоя, сунула в рот ложку панна котты.
— Не надо расстраиваться, — сказала она. — Не надо переживать за меня, папа. Мне просто ужасно хочется лишиться девственности. Я ведь не страшная? Ну почему же тогда этого не происходит?