Не обходилось без хихиканья и глупых шуток со стороны других воспитанников из группы, за что те обязательно получали в нос, если вдруг об этом узнавал Данила. Он был в другой группе, и понял ли он в тот момент, когда шло распределение, почему так случилось, что их с Сашей разделили, никто сейчас сказать не смог бы. Однако со стороны нельзя было не заметить привязанность двух малышей, державшихся всегда рядом. Возможно, разлучить Данилу и Сашу тоже входило в список наказаний от строгой хозяйки детского дома, но мог ли детский ум, лишённый способности построить даже простую логическую цепь, догадаться об этом?
Саша Колоскова, хрупкая, болезненного вида, не стремящаяся идти в рост, девочка, тем не менее отличалась красивым личиком и большими чёрными глазами. Они, как будто специально подобранные к её тёмным волосам, сверкали под чёлкой. Мода на такие стрижки пришла внезапно, но хватило лишь пары месяцев, чтобы многие женщины покорились этой моде, пришедшей из-за рубежа. Может быть, приевшиеся пышные шевелюры с неизменными ежедневными бигудями стали причиной тому, но в 1989 каждая вторая дама облачилась без малейшего сожаления в «каску». Эта стильная стрижка проникла даже в мрачную дыру под названием «Солнышко», где первыми подопытными стали девочки-воспитанницы. Но, может быть, сжалившись над длинными чёрными волосами Саши, решили облачить её голову в «Аврору», не менее популярную причёску с длинной чёлкой, но совершенно отличающуюся от «Каски».
Саша никогда не сопротивлялась и не выказывала своего недовольства, она полностью доверилась воспитателям и считала всё происходящее неизбежным в её жизни. Да и откуда она может знать что-то другое, ведь всё, что происходит за стенами детского дома, её никак не касалось. Единственное, что её связывало с внешним миром, с чем она пришла в это место – фамилия Колоскова, которую решили не менять при регистрации.
Данила же не был награждён фамилией своей мамы, не удосужившейся указать её в той записке. Слегка смуглая кожа и тёмно-карие глаза никак не увязывались с фамилией, доставшейся ему с чьей-то лёгкой руки. Данила Иванов, если бы его объявили перед закрытым занавесом, то все ожидали бы появления из-за кулис светлого кудрявого мальчугана, и ошиблись бы. Небрежная чёлка, растущая снизу вверх, была похожа на трамплин и никак не поддавалась силам, способным хоть что-то с ней сделать. Так и прилипла к нему фраза «корова нализала», за что многие получили свой фонарь под глаз, а Данила потерял бы счёт своим арестам, если бы мог считать хоть немногим больше, чем до десяти.
Мальчишки постарше уважали маленького Данилу за его напористость, и даже пускали в туалет, не отвесив подзатыльника, когда сами втихаря затягивались окурком, пущенным по кругу. Иногда кто-нибудь из малолетних курильщиков протягивал дымящийся бычок Даниле, считая свою шутку остроумной, но всегда один из мальчишек, на вид, самый старший, Толян, тут же пресекал такие попытки. «Топай, топай, куда шёл», - наставлял он Данилу на путь истинный, чем повышал свой авторитет в его глазах.
Это время могло тянуться и дальше, оно было настолько привычным, что его не замечали ни Саша, ни Данила. Однако, когда девочку стали иногда отводить куда-то на несколько часов, а потом возвращать в группу, Данила стал беспокоиться. Саша никогда не возвращалась с пустыми руками, в самый первый раз это была кукла, а во второй – красивое платьице, которое поразило всех девочек в группе. Это были те редкие моменты, когда Данилу раздражала Сашина немногословность. Всё, что она могла сделать – это пожимать плечами. С трудом ему удалось выяснить, что в небольшую комнату с парой парт и несколькими стульями приводят две-три девочки, а может быть – мальчика, и заставляют их рисовать, лепить из пластилина, играть в разные игры. Дети, сначала воспринимая подобные просьбы воспитателя в штыки, постепенно забывались и начинали вести себя, как обычно, свободно и непринуждённо. Пара женщин, а иногда и муж с женой, для которых стояли стулья в дальнем углу комнаты, вскоре становились совсем не интересными этим малышам. К концу такого сеанса эти посторонние люди уже мало чем отличались в их глазах от обшарпанных, отклеившихся обоев или шатающихся стульев.
Такие посиделки ничем не обязывали Сашу, тогда она ещё не знала, почему всё это происходит. Когда одна из женщин вдруг перед своим уходом достала из сумки куклу и вручила её Саше, то она, наконец, стала понимать, что быть беде. Таких чудесных вещей, как эта роскошная игрушка, у неё никогда не было, да и откуда ей взяться, если все вещи в детском доме общие. Робко приняв в объятия большую куклу, она не испытывала радость, вернее, какая-то чуждая ей отрада всколыхнула её тельце и сразу испарилась. Мгновение, когда эта красивая кукла принадлежала ей одной, должно было оборваться, как только она переступит порог этой комнаты.