— Они сказали мне, что ты счастлива и процветаешь.
Я заставляю себя улыбнуться.
— Да, я была счастлива.
— А твои приемные родители… они были добры к тебе?
— Ммм — ммм, — отвечаю я и киваю. — Обо мне хорошо заботились.
Ложь ржавым шипом пронзает мои вены, видеть облегчение в его глазах почти изнурительно.
— Вы все еще близки?
— Нет. Они умерли, — говорю я ему. — И мой брат тоже.
И слезы, которые наворачиваются на мои глаза при одном упоминании Пика, воспринимаются моим отцом как скорбь по всей моей приемной семье. Это не так, они предназначены исключительно для Пика. Чего он не знает и никогда не узнает, так это того, что все трое погибли из — за меня — от моих рук.
— Мне так жаль. У тебя есть другая семья?
— Только Деклан, — говорю я ему.
— Вы двое женаты?
— Нет, — отвечает Деклан. — Но мы живем вместе.
— Близко?
— Дом Деклана находится в Шотландии, но мы недавно переехали в Лондон.
— Вау. Звучит потрясающе, — говорит он с угрюмым выражением лица. — Могу я спросить, как вы меня нашли?
— Я видела твое лицо в новостях, — говорю я ему. — Кто — то, кого мы с Декланом знаем, смог получить список пассажиров. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что Ашер Корре — это ты… это я.
— Роза Арчер, — бормочет он. — Как я уже сказал, ты всегда была со мной.
Мой подбородок дрожит, и я вынуждена спросить:
— Это твои биологические дети, не так ли?
— Да.
Я отвожу взгляд от своего отца. Мне слишком больно думать, что они получают все, чего я была лишена.
— Я познакомился с Джиллиан вскоре после того, как поступил на программу. Я был так подавлен, потеряв тебя, и она помогла мне встать на ноги.
— Она знает обо мне?
— Мне пришлось солгать ей. Она знает, что у меня была дочь по имени Элизабет, но я должен был сказать ей, что ты… — Его слова запинаются, и я подхватываю их, уверенная в том, что они есть, и продолжаю за него:
— Ты сказал ей, что я умерла, так?
Он кивает.
— Я бы никогда этого не сделал, но татуировка… это то, что правительство поручило мне сказать людям, если кто-нибудь спросит.
— Ты любишь ее?
— Да.
— И ты дал сыну свое имя — свое настоящее имя.
— Это так.
— И твоя… твоя до… — Я заикаюсь от нарастающей боли. — Твоя дочь… ты лю…
— Она не заменила тебя, — настаивает он.
— Но ты любишь ее?
— Да. Но не смей даже на секунду думать, что это та же самая любовь, которую я испытываю к тебе. Это не так. Я никогда никого не полюблю так, как люблю тебя.
— Ты называешь ее принцессой, — заявляю я. — Я слышала, ты назвал ее принцессой.
— Ты слышала меня?
— Прошлой ночью я припарковалась через дорогу от твоего дома, — признаюсь я. — Ты опоздал домой.
— Милая…, — начинает он, а затем замолкает, когда я опускаю голову и начинаю плакать.
Он кладет руку мне на затылок, и я прислоняюсь к нему, в то время как Деклан успокаивающе кладет руки мне на плечи. Губы моего отца прижимаются к моей макушке, как это часто делает Деклан, и я сжимаю папины руки.
Как я могу, наконец, быть с ним и в то же время чувствовать себя такой потерянной? Чувствовать себя лишней?
Мне хочется закричать, как это несправедливо, как поступил бы ребенок, но я держу это в себе.
— Ты не сможешь рассказать им обо мне, не так ли?
— Нет.
Я снова смотрю на него и, пожав плечами, спрашиваю:
— И что теперь?
Он прижимает мои руки к своей груди, подтверждая:
— Ты моя дочь. Ничто и никогда этого не изменит. Ты — биение моего сердца. Это всегда была ты.
Приподнимаясь на коленях, я обнимаю его за шею и прижимаюсь к нему, пока он прижимает меня к себе.
— Я так сильно люблю тебя, папа.
— Я тоже люблю тебя, малышка, — отвечает он. — Я тоже тебя люблю.
Мы обнимаем друг друга столько, сколько мне нужно, чтобы выплакать все слезы, которые может дать мое тело, и он все это время не ослабляет своей хватки на мне. Он остается неизменным, не пытаясь отстраниться от меня, все время повторяя, как сильно он меня любит, как сильно он скучал по мне и как сильно он мечтал обо мне.
И когда не остается ничего, кроме опухших глаз и горящих щек, я отпускаю его шею.
— Могу я увидеть тебя завтра? — спрашивает он.
— Я боюсь отпускать тебя, — говорю я ему. — Что, если ты не вернешься?
— Я вернусь. Я поставил свою жизнь на это обещание, ясно?
— Хорошо, — отвечаю я, но страх остается. В ужасе от того, что, возможно, я вижу его в последний раз, я хватаю его и целую в щеку.