Каспер сдвинул голову на сантиметр. Странное освещение автомобиля объяснялось тем, что между ручкой переключения передач и маленькой иконкой Девы Марии с Иисусом стояла плавающая свечка.
От молодого человека не ускользнуло его движение.
— Я постоянно молюсь. В тот раз заклинило поршень. Я почувствовал это прямо перед тем, как все произошло. И начал молиться. Когда я очнулся рядом с аппаратом искусственного дыхания, я все еще молился. И молюсь с тех самых пор. Постоянно.
Каспер наклонился вперед. Чтобы прислушаться к сидящему перед ним человеку. Одобрительно провел ладонью по обивке сиденья.
— Двенадцать цилиндров, — сказал мальчик. — В такси только семь таких машин. Во всем мире. Насколько мне известно. Все они у меня.
— Значит, у тебя неплохо идут дела.
— Я начал с «линкольна». За двадцать четыре тысячи долларов. И с фальшивой лицензии. Когда меня выписали. К следующему году у меня было семьдесят пять процентов лимузинов в Копенгагене.
— Ты, наверное, хорошо все продумал…
Молодые люди не могут устоять против комплиментов. Спина перед Каспером выпрямилась.
— Стало совершенно ясно, что имеет в виду Павел, когда говорит, что в страдании мы едины с Иисусом.
— Как и Экхарт, — продолжил Каспер. — Не знаю, знаком ли ты с Экхартом? «Страдание — это самые быстрые лошади в Царствие Небесное». Конечно же, это твоя бдительность помогла тебе вычислить мой заказ.
С кольцевой дороги они свернули в Вангеде, из Вангеде — в Гентофте. Звуковые декорации поменялись, у Гентофте было старое звучание — ни на чем не основывающийся оптимизм. Ожидание того, что когда полярные шапки растают и центральные районы города пойдут ко дну, то участок от супермаркета «Cova» до жилого района Блидах Парк всплывет, как спасательный круг.
Машина повернула и остановилась. Это была незаметная стоянка, в темном месте, на одной из дорог, ведущих к ипподрому. Родильный дом находился в пятидесяти метрах от них.
Каспер достал ваучер на такси, выданный ему Мёр-ком, очки, авторучку, написал в графе максимально возможную сумму, поставил подпись, порвал ваучер и протянул половину молодому человеку.
— Я отлучусь максимум на двадцать минут. Ты подождешь меня?
— Это родильный дом.
— Мне нужно помочь принять роды.
Мальчик взял желтую бумажку.
— Наверное, это сильное впечатление, — заметил он. — Для ребенка. И будущей матери.
Каспер заглянул в его нахальные желтые глаза.
— Я заказал такси набором цифр, — сказал он. — По различным связанным с налоговым управлением соображениям телефон не зарегистрирован на мое имя. Так что оно не должно было появиться на дисплее. Вопрос в том, как ты нашел меня. И зачем.
Он пересек Странвайен, пройдя сквозь эхо своих глубинных детских травм. Соленая прохлада Эресунна, парковая тишина окружающей природы, детские воспоминания о двенадцати различных адресах между фортом Шарлотенлунд и гаванью Рунгстед. Звукопоглощающая тяжесть домов состоятельных людей — гранит, мрамор, латунь. Его собственное неразрешенное отношение к богатству.
Дверь была стеклянной, тяжелой, словно дверь сейфа, пол — из красного дерева, не выращенного на плантации, а того, темного, которое росло в течение двух сотен лет, созерцая карнавал в Сантьяго-де-Куба. Освещалось все лампами дизайна Поуля Хенингсена. У сидящей за столом женщины были металлического цвета глаза и такого же цвета волосы, и, чтобы она точно разрешила пройти мимо нее, ему надо было бы выложить двести тысяч крон и согласовать время за два года до наступления его беременности.
Она была проекцией той части архетипа «злая мать», с которой он до сих пор никак не смог разобраться. Крайне удручает мысль о том, что, когда тебе уже исполнилось сорок два, ты по-прежнему живешь среди теней своих родителей — до сих пор не вынесенных с манежа.
— Между схватками — менее одной минуты, — заявил он. — Как нам найти Лоне Борфельдт?
— Ее дежурство закончилось. Вы договаривались о консультации?
Часть ее организма прислушивалась к тому коридору, который начинался слева от нее. Может быть, дежурство Лоне Борфельдт и закончилось. Но сама она все еще оставалась где-то здесь.
— У моей жены истерика, — продолжал он. — Она не хочет идти сюда. Не выходит из машины.
Женщина встала. Весь вид ее говорил о том, что за сорок лет она не встречала такой истерики, с которой невозможно было бы справиться. Открыла входную дверь и вышла. Он закрыл ее за ней и запер. Она обернулась и стала разглядывать его через стекло.
Письменный стол был пуст, но в первом же выдвинутом им ящике лежали списки телефонных номеров. Он нашел местный номер Лоне Борфельдт и набрал его. Она сразу же сняла трубку.
— Это из вестибюля, — сказал он. — Здесь стоит внушающий доверие молодой человек с ценным почтовым отправлением, я пропущу его.
Он положил трубку. Под номером телефона был написан ее домашний адрес, почтовый округ — Родвад, он записал адрес на лотерейном билете. Женщина, стоящая снаружи, внимательно следила за его движениями. Он ободряюще помахал ей. Важно поддерживать эмоциональный контакт. Для внешних проявлений нашего подсознательного, которое мы вынуждены иногда отключать.
В коридоре были дубовые двери с табличками и званиями, мраморный пол и такая акустика, как будто посетитель по пути отбивает чечетку и поэтому всем мешает. Все это заставляло задуматься о том, действительно ли со времен рождения в хлеву Спасителя развитие шло исключительно по пути прогресса. Коридор заканчивался двойной дверью, он вошел и запер ее за собой.
Девяносто девять из сотни женщин боятся незнакомых мужчин, которые заходят в комнату и закрывают за собой дверь. Женщина, сидящая за столом, была сотой. В ее системе не прозвучало даже шепота беспокойства. Он мог бы расстегнуть брюки, продемонстрировав эрекцию, а она бы даже не сняла ноги со стола.
— Я работаю с детьми, — сказал он, — у меня есть маленькая ученица десяти лет, которая рассказала мне о вас.
У нее было все. Ей вряд ли было больше сорока. У нее был возраст, уверенность в себе, образование, звания, деньги, бизнес, и, хотя она и была в свободном черном шерстяном платье и сидела положив на стол ноги, он чувствовал, что сложена она так, что в любое время могла бы пройтись по подиуму, демонстрируя коллекцию бикини. И скорее всего, прошлась бы, если бы могла выставить за это счет.
Единственным свидетельством неизбежной для всех нас расплаты были две длинные глубокие морщины, которые на десять лет раньше положенного времени пролегли от ноздрей по обе стороны рта.
— У нас здесь напряженный график, — заметила она. — Посетители обычно сначала звонят. Или пишут.
— Ее зовут КлараМария. Ребенок из детского дома. Из приюта Рабий. Ее похитили. Неизвестно кто. Ей удалось передать записку. В этой записке было ваше имя. И рисунок с изображением этой клиники.
Она сняла ноги со стола.
— Может быть, что-то и припоминаю, — сказала она, — повторите, пожалуйста, ее имя.
Не то что припоминала. Она прекрасно все помнила. Он молчал.
— Кажется, это был предварительный осмотр для научного исследования. В приюте. Для научно-исследовательского совета. Это было несколько лет назад. Возможно, девочка, носящая это имя, участвовала в исследованиях. По какой-то причине она это запомнила. Личного контакта практически не было.
— О каком исследовании идет речь?
— Это было давно.
— Сохранились ли какие-нибудь документы?
В обычной обстановке она бы никогда не стала отвечать на этот вопрос, но его внезапное появление повлияло на нее.
— Исследование так и не было закончено.
— И тем не менее?
— Это груда черновиков.
Он сел на стол. Если бы на Каспере было платье, он бы задрал его. Чтобы она смогла увидеть часть бедра.
— У меня денег куры не клюют, — сказал он. — Я не женат. Ничем не связан. Может, пригласите меня к себе домой? На чашку чая. И на шестьдесят черновиков из ящика?
Морщины обозначились резче. Она оттолкнула стул от письменного стола. Чтобы он мог увидеть всю ее фигуру.