Шумные настенные часы показывали одиннадцать. Не так уж и рано. А из часов, наверное, лучше было бы вынуть батарейку. Периодически мой слух настолько настраивался на волну их тиканья, что я почти не слышала их. Но когда слуховой механизм давал сбой, что происходило чаще всего, они дико меня раздражали.
Телефон умолк и просто лежал холодным камнем на столешнице. Перед сном я выложила его из кармана безрукавки, подумав, что на кухонном столе ему самое место. Прикасаться к нему не хотелось, потому что знала – его металлический корпус заморозит меня ещё больше.
- Чёрт.
На ощупь я как будто взяла в руки ледышку.
- Чёрт.
Шесть пропущенных от матери.
- Чёрт.
Я понимала, что мне стоит перезвонить или просто в следующий раз ответить ей, иначе она от меня не отстанет и будет трезвонить, пока батарейка телефона не сдастся. Впрочем, это не такая уж плохая идея. А вообще, интересно, что ей понадобилось от меня? Мы давно не общались, не говоря уже просто о том, чтобы увидеться. Но я точно знала, что, если уж она чего-то захочет – например, как сейчас, связаться со мной, - она этого добьётся всеми правдами и неправдами. Оставалось решить, сдаться первой и перезвонить, или оттянуть неизбежное?
Я снова чертыхнулась и нажала кнопку вызова. Буквально через один гудок она ответила. Я не ожидала от неё такой скорости, поэтому не сразу нашлась что сказать.
- Привет, Мира.
- Да, привет, мам.
У неё, как всегда, серьёзный холодный тон. Но спустя столько лет я поняла, что по-другому она не умеет со мной разговаривать. Если так можно сказать – её любовь ко мне холодна. Хотя нормальные люди в данном предложении точно не смогли бы совместить эти два слова - «любовь» и «холод» - как нечто совершенно несочетаемое друг с другом.
- Я звонила. – Пауза. - Чего трубку не брала?
- Мам, я спала.
- Скоро ведь обед.
Мне хотелось сказать «и что?», но при этом не хотелось слышать в ответ, что нужно иметь распорядок дня, что каждый шаг должен быть просчитан, что во всём должен быть порядок и так далее и тому подобное. Я наелась этого в детстве.
- Да, знаю.
- Как… как у тебя дела?
Морская волна как бы начала отдаляться от берега, но я знала, что это ненадолго.
- Нормально. А у тебя?
Она проигнорировала мой вежливый вопрос, и я ощутила, как волна с удвоенной силой накатывает на берег:
- Я узнала, что ты на даче и забеспокоилась. Почему мне об этом ничего не сказала? Почему я узнаю о тебе от совершенно чужих людей?
Я отнесла трубку чуть подальше от уха, потому что мама повысила голос, продолжая задавать кучу одинаковых вопросов. Мне не хотелось раздражаться, поэтому я сосредоточилась на том, чтобы заварить себе кофе.
Налить в чайник воды, зажечь конфорку. Достать чистую чашку из полки над умывальником (как хорошо, что никто не пилит меня за использование нескольких чашек одновременно), насыпать в неё две чайных ложки нерастворимого кофе и полторы ложки сахара. Мм, мама бы и это не одобрила, сказав, что сахаром портят кофе только извращенцы.
- Ты меня вообще слушаешь?
- Да, слушаю. Мне просто сказать нечего. Да и если хотела, ты не дала бы возможности. Вообще, не понимаю, зачем тебе заводить со мной диалог, если он всегда превращается в твой собственный монолог?
Ещё год назад от такого разговора с ней я ощутила бы, как у меня повышается давление, как стискиваются зубы от злости, как зреет желание наорать в трубку в ответ и выкинуть телефон к чертям собачьим, а сейчас ничего. Я научилась ледяному спокойствию. Впрочем, по части холода у меня был хороший учитель.
- Ты бессердечная. – Обиженно бросила она в трубку. – Я ещё смирилась с тем, что ты мне не звонишь и вообще не интересуешься, жива ли я. Но не сказать мне о том, что бросила работу и просто укатила жить на отцовскую дачу – это предел подлости.
- Я не обязана перед тобой отчитываться. Кстати, о подлости. Почему ты не сказала мне, что свезла все остатки папиных вещей сюда? Я думала, что от него вообще ничего не осталось, ты ведь так старательно всё уничтожала.