Проступок адский сыновей проклятых,
Проклятых, если б он доказан был...
Сатурнин
"Доказан был"! Смотри: он очевиден!
Кто, Тамора, письмо нашел? Не ты ль?
Тамора
Его нашел и поднял сам Андроник.
Тит
Я, государь. Дай мне их на поруки.
Гробницей предков, чтимой мной, клянусь:
Лишь повели - и тотчас же они
За подозренье вам заплатят жизнью.
Сатурнин
Ступай за мной; не дам их на поруки.
Убитого возьмите и убийц.
И пусть молчат - вина неоспорима.
Найдись конец, что горше смерти будет,
Клянусь, такой конец им уготован.
Тамора
Андроник, цезаря я упрошу;
Не бойся, - сыновья не пострадают.
Тит
Оставь их, Люций, и пойдем со мной.
Уходят.
СЦЕНА 4
Другая часть леса.
Входят Деметрий и Хирон с обесчещенной Лавинией, у которой
отрублены руки и отрезан язык.
Деметрий
Ступай, рассказывай всем, если можешь,
Кто отнял у тебя язык и честь.
Хирон
Пиши, что думаешь, чего желаешь;
Изображай с обрубками писца.
Деметрий
Смотри, что нацарапает значками.
Хирон
Спроси воды душистой вымыть руки.
Деметрий
Нет языка - спросить, ни рук - умыть.
Мы предоставим ей гулять в молчанье.
Хирон
На месте бы ее я удавился.
Деметрий
Будь руки у тебя, чтоб взять веревку.
Деметрий и Хирон уходят.
За сценой охотничьи рога.
Входит Марк в охотничьем костюме.
Mapк
Кто здесь? Племянница? И прочь бежит?
Одно лишь слово: где же твой супруг?
О, если сплю, все дам я, чтоб проснуться!
Не сплю, - так пусть недобрая планета
Сразит меня, чтоб я заснул навек!
Скажи, чьи руки грубые так зверски
От стана отрубили твоего
Две ветви, сладостное украшенье,
Под сенью чьей мечтали короли
Забыться сном, но счастья не снискали
Твоей любви. Но что же ты молчишь?
Увы! Ручей горячей алой крови,
Как водомет под ветром, то встает,
То падает меж уст окровавленных
Вслед за дыханьем сладостным твоим.
Тебя Терей, знать, некий обесчестил,
Язык отняв, чтоб выдать не могла.
Ах, вот, стыдясь, лицо ты отвращаешь.
О, несмотря на всю потерю крови,
Из трех отверстий бьющей, как из труб,
Оно зарделось, словно лик Титана,
Когда столкнется с облаками он.
Отвечу ль за тебя? Скажу ль - то правда?
О, если б сердце знать твое, знать зверя.
Чтоб душу облегчить, прокляв его!
Как печь закрытая, немое горе
Сжигает в пепел сердце, где живет.
Лишь языка лишилась Филомела
И вышила рассказ свой на холсте.
Но у тебя возможность эту взяли,
Хитрейшего ты встретила Терея:
Он отрубил прекрасные персты,
Что выткали б искусней Филомелы.
О! Если б изверг видел эти руки
Лилейные, когда они касались
На лире струн, как листья трепетавших
В восторженных и нежных поцелуях,
О нет, он отрубить бы их не смог!
Внимая же гармонии, творимой
Сладчайшим языком,
Заснуло б, выронив кинжал, как встарь
У ног фракийского поэта Цербер.
Пойдем со мной и ослепи отца:
Ведь он при зрелище таком ослепнет.
За час грозы затопятся луга,
За годы слез что станется с глазами?
Останься, будем вместе слезы лить,
Когда бы стон мог горе облегчить!
Уходят.
АКТ III
СЦЕНА 1
Рим. Улица.
Входят судьи, сенаторы и трибуны со связанными Марцием
и Квинтом, которых ведут на казнь; Тит идет впереди, умоляя.
Тит
Молю, сенаторы! Трибуны, стойте!
Из сожаленья к старику, чья жизнь
Прошла средь войн, пока вы мирно спали;
Во имя крови, пролитой за Рим,
Ночей морозных, проведенных в бденье,
И горьких этих слез, текущих ныне
По старческим морщинам на щеках,
Над осужденными сынами сжальтесь,
Чьи души не испорчены, поверьте!
О двадцати двух сыновьях не плакал,
На ложе чести умерли они;
Об этих же в пыли напечатлею
Тоску сердечную и скорбь души.
Пусть слезы жажду утолят земли;
Кровь сыновей краснеть ее заставит.
(Бросается на землю.)
Судьи и другие проходят мимо него и уходят.
Земля! Тебе я услужу дождем,
Струящимся из этих древних ура
Сильнее ливней юного апреля:
Я летом знойным орошу тебя,
Зимою снег я растоплю слезами
И вечную весну тебе доставлю,
Не пей лишь крови сыновей моих.
Входит Люций с обнаженным мечом.
О старцы благосклонные, трибуны!
Возьмите смертный приговор назад,
Пусть я, еще ни разу слез не ливший,
Скажу, что ныне слезы победили.
Люций
Отец мой, ты взываешь здесь напрасно:
Трибуны не услышат, все ушли,
И скорбь свою ты поверяешь камню.
Тит
За братьев, Люций, дай просить твоих.
Еще раз умоляю вас, трибуны...
Люций
Тебя не слышит ни один трибун.
Тит
Что в том? Не важно это, друг; и слыша,
Не вняли б мне, а если бы и вняли,
Не пожалели бы; но, хоть и тщетно,
Я должен умолять...
Вот почему я скорбь вверяю камням;
Пусть отозваться на тоску не могут,
Но лучше для меня они трибунов
Уж тем, что не прервут моих речей.
Когда я плачу, камни молчаливо
Приемлют слезы, словно плачут вместе;
И если бы их в тоги облачить,
Трибунов равных не нашлось бы в Риме.
О, камни - мягкий воск, трибуны тверже камней
Безмолвен камень, зла он не творит;
А ведь трибуны языком жестоким
Людей на смерть способны обрекать.
(Поднимается на ноги.)
Но почему ты меч свой обнажил?
Люций
Двух братьев я хотел спасти от смерти,
Но за попытку эту вынес суд
Мне приговор: изгнание навеки.
Тит
Счастливец ты! Он услужил тебе.
Как, глупый Люций, разве ты не видишь,
Что Рим - пустыня, где живут лишь тигры?
Нужна добыча им; но в Риме нет
Для них добычи, кроме нас: как счастлив
Ты, изгнанный от хищников навек!
Но кто идет к нам вместе с братом Марком?
Входят Марк и Лавиния.
Марк
Твои глаза готовы ль плакать, Тит,
Иль сердце благородное - разбиться?
Смертельную тебе несу я муку.
Тит
Коль смерть она мне даст, приму ее!