— Нет, сударь, никто из мужчин не сядет в шлюпку, пока не посадим всех женщин.
Астор не возразил ни единого слова, только спросил у Лайтоллера, какая это шлюпка.
— Номер 4, — ответил второй помощник
Потом Астор отделился от группы пассажиров I класса, и дальнейшая его судьба, кроме трагического конца, неизвестна. Позднее Лайтоллер сказал полковнику Грейси, что Астор спрашивал о номере шлюпки, очевидно чтобы пожаловаться на него. Но Грейси был убежден, что мультимиллионер интересовался номером только для того, чтобы потом было легче найти свою жену, если ему самому удастся спастись. Огромное состояние, на которое можно было купить двадцать «Титаников», в ту роковую ночь не смогло обеспечить Джону Джейкобу Астору даже одного места в спасательной шлюпке…
В шлюпку № 4 села и жена сталелитейного магната Артура Райерсона с горничной, двумя дочерьми и сыном Джеком. Несгибаемый Лайтоллер вмешался вновь.
— Юноша должен выйти! — заявил он.
Для Артура Райерсона это было слишком. Раздраженный, он выступил вперед и решительно заявил:
— Этот мальчик непременно сядет в шлюпку вместе с матерью, ему всего тринадцать!
Лайтоллер позволил мальчику пройти, но проворчал:
— Больше никаких мальчиков!
В этот момент Артур Райерсон заметил, что на горничной нет спасательного жилета. Он снял свой и передал ей. Молодая француженка только что пришла в себя после пережитого ужаса. Торопясь на шлюпочную палубу, она вспомнила, что оставила в каюте кое-какие дорогие для себя вещи, и вернулась за ними. Когда она открывала ящики, то услышала, что в дверном замке повернулся ключ — стюард закрывал каюты, чтобы предотвратить возможные кражи. Девушка закричала — и вовремя. Еще минута, и она осталась бы безнадежно запертой в каюте.
Со шлюпочной палубы раздался голос:
— Сколько в шлюпке женщин?
— Двадцать четыре, — был ответ.
— Достаточно, спускайте! — приказали сверху. Неизвестно, чей это был голос, может быть, капитана Смита, старшего помощника Уайлда или первого помощника Мэрдока, но Лайтоллер тут же приказал спускать шлюпку. В ходе нью-йоркского расследования миссис Райерсон об этой минуте рассказывала:
— Оказалось, что шлюпочные тали с одной стороны перетерлись. Кто-то начал искать нож, но он не понадобился, так как мы очень быстро опустились на воду. При этом я была поражена, увидев, насколько глубоко погрузилось судно. Палуба, которую мы только что покинули, поднималась над водой всего на шесть метров. Я видела, как через круглые открытые окна вода вливалась внутрь, палубы были освещены. Потом раздалось: «Сколько у вас матросов?» В ответ: «Один». «Этого недостаточно, пошлю вам еще одного». Какой-то матрос спустился вниз по канату. Вслед за ним соскользнули в шлюпку еще несколько мужчин, не матросов. Был отдан приказ отойти, мы отплыли. Кто-то что-то кричал о бортовых посадочных дверях, но, казалось, никто не знает, что надо делать.
В течение всего времени, пока с левого борта спускались спасательные шлюпки, второй помощник капитана Лайтоллер твердо стоял на том, чтобы в них садились только женщины и дети. И даже тогда, когда шлюпки спускали на воду не полностью загруженными, Лайтоллер не позволял пассажирам-мужчинам сесть в них. Единственное исключение он сделал для майора Пешана, да и то только потому, что тот был нужен в качестве члена команды. Свои действия Лайтоллер объяснял тем, что, как он предполагал, после спуска на воду в шлюпки сядут женщины и дети с нижних палуб. Поведение Лайтоллера во время посадки пассажиров в шлюпки разбиралось на следственных комиссиях как в Нью-Йорке, так и в Лондоне, его изучали и авторы некоторых публикаций, посвященных последним часам жизни «Титаника».
Когда в Нью-Йорке сенатор Смит установил, что какая-то часть пассажиров беспрепятственно заняла места в спасательных шлюпках, он спросил Лайтоллера:
— Из того, что вы рассказали, следует, что ограничения, которыми вы руководствовались, были исключительно в интересах пассажиров: «Женщины и дети садятся первыми»?
— Да, сэр, — ответил Лайтоллер.
— Почему вы так действовали? Вы выполняли приказ капитана или этого требует закон моря? — продолжал спрашивать сенатор.
— Закон человеческой природы, — ответил Лайтоллер.