Сил материться уже не было, я просто сжал зубы до скрипа где-то за ушами и сосредоточился на том, чтобы не начать колотить старика, аккуратно наматывавшего поверх мази бинты, свободной рукой по спине.
— Теперь просто ждем, — сказал наконец он, закончив бинтовать мою руку и вставая в полный рост. — Когда боль слегка подутихнет, скажешь, я тебя развяжу и можно будет лечь.
— И… когда это? — выдавил я, чувствуя, как стекает по лицу холодный пот.
— В твоем случае… думаю, около часа. Может побольше.
— Супер!.., а теперь… пошел нахер!
— Пойду-пойду, а ты не трогай бинты, — ухмыльнулся Нимпус, после чего просто развернулся и правда ушел, видимо в свою каморку.
— Как вы, молодой господин? — спросил Гинта, которого вместе с братом и бугаем старик усадил на стулья углу лаборатории.
Вместо ответа я показал ему средний палец. Больше они ничего не спрашивали.
Через несколько минут адский холод начал утихать и я уже было подумал, что старик что-то перепутал. Но вскоре холод сменился адским же жжением, будто руку окунули в магму.
Когда произошло это «переключение», я дернулся от неожиданности. Так сильно, что ноготь на среднем пальце правой руки, которым я, видимо, слишком сильно впился в деревянный подлокотник, оторвало от мяса.
Это, неожиданно, сработало как что-то вроде отвлечения внимания, слегка уменьшив боль в левой руке. К сожалению, ненадолго.
Жар и холод сменяли друг друга с завидной периодичностью, почти точно раз в шесть минут. Ну, либо это мои внутренние часы настолько сбились от всей этой боли, что я начал подстраивать их под боль.
Но по крайней мере выше определенного порога эта боль не заходила и совершенно точно была поменьше, чем рассечение мяса наживую. Так, считая в уме секунды, я провел в кресле восемьдесят три минуты.
Пару раз из своей комнатки приходил Нимпус, проверить, как у меня дела. Я его уже привычно посылал, и он уходил.
И, наконец, боль начала действительно утихать. В конце концов все пришло к интенсивности, лишь ненамного большей, чем та, что мучила меня последнюю неделю.
Спать с пульсирующей то жаром, то холодом рукой, я бы, конечно, не смог. Но вот расслабить все остальное тело теперь казалось абсолютно необходимым.
Так что, когда старик явился для очередной проверки, я уже не стал говорить ему ничего лишнего, просто кивнув на вопрос: «Лучше?» — и еще раз кивнув, когда он предложил мне принять горизонтальное положение.
Следующие часов десять прошли в какой-то прострации. Кажется, я пару раз все-таки отключался, но до полноценного сна это забытье даже близко не дотягивало.
Только часам к восьми утра, когда по идее должна была начаться моя уже вторая смена, как подмастерья Нимпуса, я как-то неожиданно понял, что левая рука почти не болит. Единственное, что осталось — это немного неприятное чувство распирания, будто надел перчатку размером меньше нужного.
Осторожно приподнявшись на кушетке старика, сбросив с себя колючий шерстяной плед, пропитавшийся моим по́том, и спустив на пол ноги, я поднял левую руку к лицу.
Бинт был в крови, но ее было немного. С некоторой настороженностью я начал разматывать витки, готовый увидеть что угодно, от темно-фиолетовой гангренозной плоти до пары новых отросших пальцев.
Однако результат оказался куда прозаичнее. Сняв бинты и стерев ими остатки мази, перемешанной с запекшейся кровью, я увидел на тех местах, где еще полдня назад были швы, просто гладкую кожу.
Изрубцованную по самое «не могу», красную, горячую, покрытую, вместе со всей кистью до середины предплечья, мелкими пупырышками сыпи, как и «обещал» Нимпус, и слегка пульсирующую, чем, видимо, и было вызвано то давящее чувство. Но в остальном это была просто кожа, словно на этом мести никогда и не было пары пальцев.
Правда, разрубленные косточки под этой кожей, которыми я все еще мог шевелить, говорили об обратном. Но это было и не важно. К тому же такая возможность свидетельствовала о том, что и паралича мышц, что было еще одним побочным эффектом, не произошло.
Поделав пару минут зарядку для пальцев, я добился того, что давящее чувство исчезло. А вот сыпь неожиданно начала неприятно зудеть, что было мизерной платой за залеченные за ночь пальцы, но все равно не слишком-то приятно.
Спрятав ладонь поглубже в рукав, чтобы максимально избегать соблазна, я осмотрел каморку старика в поисках своего кресла. Не нашел, после чего смутно вспомнил, что после того, как с помощью близнецов я перевалился на кушетку, они откатили кресло обратно в лабораторию, так как старик начал жаловаться, что кресло занимает слишком много места.