— Уркот хорош с тремя руками. Я буду ходить на пяти ногах. Все еще больше, чем у тебя, ви’кейши.
В ее глазах по-прежнему читалось беспокойство.
— Ты можешь опустить меня. Я могу идти. Я не хочу, чтобы тебе было больно.
— Боль невелика, если я понесу тебя, и невелика, если я этого не сделаю, — Рекош положил руку ей на затылок и притянул ближе, защищая от дождя. — Значит, я понесу кир’ани ви’кейши.
Он продолжал идти вперед, держась поближе к обрыву. В конце концов, им придется найти обратный путь, чтобы вернуться в Калдарак, но в такую погоду восхождение было бы небезопасным даже для самых способных вриксов.
А Рекош в данный момент был не в лучшем состоянии.
Шелковая нить, все еще соединявшая его с Ахмьей, задевала шкуру во время движения. Ее цель была выполнена, но он пока не мог заставить себя снять ее. Она была частью физической связи, узами, которые соединяли их тела и приносили ему некоторый комфорт, некоторую безопасность. И все же эта нить была ничем по сравнению с другой связью, которую он чувствовал.
Его сердечные нити были переплетены с ее, связаны крепче, чем он когда-либо мог себе представить. Это было прочнее любой нити, любой веревки, любого дерева, камня или металла, и он будет защищать это — будет защищать ее — всем своим существом.
Но эта самоотверженность не могла унять агонию от ран. Каждый шаг приносил страдание, конечности одеревенели, а ноющая боль становилась все глубже. Необъятная усталость закрадывалась в его душу, все усиливаясь и усиливаясь. Только Ахмья поддерживала его, делала сильным, разжигала пламя в его нутре.
Небо уже потемнело, когда он, наконец, заметил подходящее место для отдыха. От облегчения у него чуть не подкосились ноги. Скалистый выступ был не идеален, но, по крайней мере, обеспечивал укрытие от ветра и дождя.
Рекош сгорбился под каменным потолком. Перерезав шелковую перевязь, он поставил Ахмью на ноги в укрытии, удерживая руками, пока она не обрела равновесие.
Он не мог не заметить, что снова сбит с толку человеческой формой. То, как они стояли и ходили на двух ногах, оставалось для него таким странным. Таким невероятным. И все же, несмотря на кажущуюся ограниченность, они были удивительно проворны. А в случае с Ахмьей довольно… грациозны.
Ахмья сделала неуверенный шаг назад.
Ну, сейчас не так грациозна… Но и Рекош в данный момент таким не был.
Она обхватила себя руками и огляделась. Даже в этом полумраке ее кожа была слишком бледной, а под глазами залегли темные круги. Губы сохранили голубой оттенок, который ему не нравился.
— По крайней мере, здесь сухо, правда? — спросила она с легкой улыбкой. Когда она снова повернулась к Рекошу, ее улыбка исчезла, а глаза расширились. — О, Рекош…
Нахмурив брови, Ахмья сократила расстояние между ними и провела пальцами под ранами от укусов на его руке. Слезы навернулись у нее на глаза.
Рекош нежно накрыл ее щеку ладонью и большим пальцем вытер набежавшую слезу.
— Не плачь. Мы должны сохранить здесь сухость, Ахмья.
Она покачала головой.
— Даже сейчас, когда ты сам так изранен, ты пытаешься подбодрить меня. Взгляни на них. Их просто… так много.
— Тебе не понравится, если я буду больше похож на Телока?
— Мне все равно, как ты выглядишь, Рекош, главное, что ты ранен.
— Ах, ви’кейши, — он наклонился ниже, касаясь головным гребнем ее лба, и закрыл глаза. Боль отступила. Была только она, ее запах и тепло, ее забота о нем. На языке вриксов он сказал:
— Я бы с радостью перенес в восемь раз больше ранений, чтобы уберечь тебя от малейшего вреда.
Ахмья обхватила его челюсть рукой прямо под жвалами и крепче прижалась своей головой к его. Она шмыгнула носом.
— Я не совсем поняла, что ты сказал, но… Но мне нравится, когда ты называешь меня ви’кейши.
Он издал трель и потерся неповрежденной передней ногой о ее икру, чуть выше ботинка. Ее кожа была мягкой и гладкой, но от нее все еще веяло холодом, и дрожь еще не утихла. Хрипы в ее дыхании также не приносили ему облегчения.
Она отстранилась от него слишком быстро, и ее влажные глаза встретились с его.
— Мы должны позаботиться о твоих ранах. Я потеряла сумку в реке. В твоей есть что-нибудь? Или… — ее губы изогнулись в улыбке, — мы могли бы использовать шелк из твоей задницы?
Рекош фыркнул.
— Почему шелк из задницы? Это просто шелк.
Ахмья хихикнула, но смех быстро перешел в кашель, который она подавила рукой.
Жвалы Рекоша опустились. Не все раны были видны на поверхности, и она явно все еще страдала от последствий того, что чуть не утонула.
— Тебе нужно отдохнуть, Ахмья.
— Со мной все будет в порядке, — сказала она, когда кашель утих. — Со мной все в порядке. Но у тебя все еще идет кровь. Позволь мне хоть раз помочь тебе.
— Хоть раз? Ты всегда помогаешь, Ахмья, — Рекош снял сумку, затем пояс, с которых все еще капала вода, и прислонил их к скале. Подарок был завернут как в ткань, так и в кожу, с ним все будет в порядке.
Он должен быть в порядке.
Помня о поврежденной ноге, он опустился на пол их убежища. Когда непосредственная опасность миновала, его раны начали ныть, каждая из них объявляла себя самой серьезной. И все же самой постоянной, самой сильной была пульсирующая боль в левой передней ноге, которая приобрела такую остроту, что ее невозможно было игнорировать.
Он потянулся назад, чтобы снять липкий шелк с фильер, издав низкое шипение от дискомфорта, вызванного движениями.
Ахмья вытащила металлический нож из-за пояса, ухватилась за подол юбки и разрезала ткань, оторвав от нее две полоски. Рекош был в восторге от ущерба, нанесенного шелку, сотканному другим вриксом, но это удовольствие исчезло, когда он понял, что ей больше нечего надеть.
Не то чтобы короткая юбка сильно грела ее, особенно учитывая, что она промокла насквозь.
Положив нож на большой плоский камень, она встала между его ног и, наклонившись ближе, влажной тканью вытерла кровь с колотых ран на его руке. Ее касания были нежными, осторожными, как будто она боялась причинить ему еще большую боль. Тепло разлилось в груди Рекоша.
Его пара ухаживала за ним.
Не имело значения, что он не заявил о себе, что он еще не предъявил на нее права. Она просто принадлежала ему.
Ахмья протянула ему руку ладонью вверх.
Он вложил в нее комок шелка. Она нанесла его на глубокие следы от укусов, разгладив края и убедившись, что липкое вещество прочно закрепилось на месте.
Ее нижняя губа задрожала, по щекам потекли слезы. В груди у Рекоша все сжалось. Она вытерла лицо тыльной стороной ладони и перешла к следующим ранам, тщательно промывая их. Ее руки дрожали, тело сотрясала дрожь, дыхание сбивалось, но она усердно работала, устраняя все повреждения, которые могла найти.
Рекош протянул ей еще шелка, сколько она просила, но с каждым мгновением его стыд рос.
Как бы сильно он ни жаждал ее прикосновений и внимания, он не мог вынести, чтобы она продолжала в том же духе. Ахмья замерзла и была измучена, доводя свое тело до предела. Она нуждалась в отдыхе и тепле.
Единственное, что ему было нужно, — чтобы с ней все было в порядке.
Рекош обхватил пальцами ее запястье. Она посмотрела на него. В ее глазах была такая печаль, но куда лучше было видеть в них печаль, чем ту пустоту, что наполняла их, когда она безвольно лежала у него на руках.
Он выхватил ткань из рук Ахмьи, притянул ее ближе и усадил перед собой, положив неповрежденную переднюю ногу на землю под ней. Обняв, он прижал ее к груди.
— Тебе нужно отдохнуть.
Ахмья напряглась, положив руку на его ногу, и попыталась снова подняться.
— Рекош, твоей ноге нужно…
Продолжая держать ее крепко, но нежно, Рекош взял ее за подбородок и запрокинул лицо, заставляя встретиться с ним взглядом.
— Я излечусь, Ахмья, — он провел пальцами по ее подбородку, по нежной раковине уха, пока не добрался до влажных волос, в которые погрузил когти, тщательно распутывая все узелки, с которыми они сталкивались. — Вриксы быстро исцеляются.