Рекош наполнил легкие воздухом джунглей. Дождь и влажная земля пересиливали большинство других запахов, но он все еще чувствовал ее аромат на своей шкуре, все еще ощущал ее вкус.
И будь проклят его язык, но он жаждал большего.
Рычание зародилось в его груди, когда дрожь снова пробежала по телу. Ее щель была такой горячей, такой влажной, такой… восхитительной. Одного вкуса было недостаточно. Никогда не будет достаточно.
Рекош снова вздрогнул, стряхивая воду со шкуры, и сделал еще один вдох, потом еще и еще.
— Я должен быть ее щитом, — сказал он. — Ее защитником. Ее проводником. Ее безопасность превыше всего.
Хотя он знал, что эти слова были правильными, их было нелегко произнести. Он хотел ее каждой клеточкой своего существа. И все же в этих джунглях, которые и так были полны опасностей, его желание было для нее еще одной угрозой. Серьезной угрозой.
Наконец, его стебель расслабился. Он медленно опадал, пульсируя с каждым ударом сердцец, пока полностью не скрылся в щели. Рекош не сразу убрал руки, удерживая их на месте, когда боль расцвела, ее лепестки раскрыли зияющую дыру в его груди, по форме напоминающую его маленький цветок.
Только Ахмья могла заполнить эту пропасть.
Она отскочила от меня…
Однако поначалу Ахмья не отстранилась, а прижала его еще крепче. Ее пальцы запутались в его волосах, голос был хриплым, а аромат был пропитан ее собственным желанием. Он окутал его, соблазнил сильнее, чем феромоны, которые могла бы создать любая самка врикса.
Она хотела его.
Он осторожно поднял нижние руки. Застежки плотно сомкнулись по обе стороны от щели, заставляя ее закрыться. Его стебель не шелохнулся.
Из Рекоша вырвался прерывистый вздох облегчения, и он сжал кулаки. Ему нужно было сосредоточиться. Нужен не топор, рубящий подлесок широкими полосами, а копье, тонкое и прямое. Не молот, а игла. Точная, контролируемая, выверенная.
Она принадлежала ему. Это не изменится. Она была его целью, его смыслом, его сердцем. И то, что он стоит тут в одиночестве, не послужит ей на пользу.
Рекош открыл глаза.
Дождь продолжался, оставляя воздух прохладным и туманным, и Клубок казался мирным. Он знал, что безмятежность — всего лишь маска, тонкая вуаль, скрывающая опасность и хаос под ней, но это не мешало ему ценить относительную тишину.
Развернувшись, он направился к убежищу, хромая при каждом шаге, походка все еще была неровной из-за поврежденной передней ноги. Кость не была сломана, он знал это наверняка, хотя не мог предположить глубину повреждений. У такого целителя, как Диего, нашлись бы подходящие слова, чтобы описать травму.
Когда он переносил вес с конечности, она причиняла ему гораздо меньше боли, чем многочисленные раны, которые он получил от кузахов. Шкура в местах заживления была тугой и зудящей, и горела всякий раз, когда растягивалась от движений.
Боль не нова.
Да, не нова. Он немало натерпелся, когда был ребенком, и гораздо больше во время войны с Зурваши. Но Ахмья… Ахмья была его радостью. Никакая причиненная ему боль никогда этого не изменит.
Он заметил ее сквозь просвет в зелени прежде, чем она увидела его, и не мог не изучать. Она сидела на мягкой растительности на полу убежища, все еще с обнаженной кожей, выглядя такой маленькой и хрупкой. И все же от него не ускользнуло, как блуждали ее глаза, оглядывая все вокруг. Не упустил он и нож, который она держала плашмя поперек своих стройных ног.
Его пара была умной и способной гораздо больше, чем она думала.
И пустота внутри него наполнилась чем-то светлым и теплым — гордостью и восхищением.
Приближаясь к укрытию, он постарался задеть ногами растение, зашуршав листьями.
Ее лицо резко повернулось, а глаза округлились, когда она подняла нож, зажатый в дрожащем кулаке. После того, как Ахмья увидела его, напряжение спало, и она опустила руку, положив оружие.
Рекош поднял жвалы и пересек последние несколько сегментов, разделявших их. Сразу за навесом он сложил руки вместе и отвесил низкий поклон.
— Пожалуйста, прости меня, ви’кейши. Мои нити… начали распускаться.
Она нахмурилась.
— Ты в порядке?
Выпрямившись, Рекош кивнул. Когда она снова была у него перед глазами, желания снова всколыхнулись, но потеряли свою свирепость и непреодолимую настойчивость. По крайней мере, сейчас.
— А ты?
— Да. Я просто беспокоилась о тебе, — она поманила его рукой. — Спрячься от дождя, Рекош.
Он пригнулся и вошел в укрытие, пробираясь сквозь падающий сверху поток воды. Покачав головой, он стряхнул излишки воды со шкуры всеми четырьмя руками.
Сердца замерли, когда он увидел разложенные в пространстве предметы — содержимое его сумки. Видела ли она? Обнаружила ли она его брачный дар? Внутри него снова разлился жар, совершенно отличный от прежнего, пробирающийся под кожу и ускоряющий пульс.
Взгляд Рекоша упал на кожаный сверток, все еще лежавший точно так, как он его завязал.
Нет. Она не видела.
Каждый раз, когда он собирался преподнести ей свой подарок, заявить о себе, вмешивалась судьба. И теперь, когда они были одни, когда Ахмья наконец принадлежала только ему, он не мог этого сделать.
Было бы так легко произнести эти слова, подарить ей платье. Наконец-то увидеть ее одетой в его шелк.
Но он знал, что поступить так означало бы отказаться от того контроля, который ему удалось вырвать у самого себя. Зрелище, как его шелк ласкает ее гибкое маленькое тело, разрушит хрупкую сдержанность, и инстинкты, которые он только что усмирил, снова вырвутся на волю. Он спарится с ней. Не будет ни сопротивления, ни отрицания. Какая-то часть его жаждала этого.
И все же он не мог, не хотел им подчиняться. Он не стал бы рисковать причинить вред своей Ахмье.
Он подождет еще немного.
Жар покинул его вместе с медленным, едва контролируемым выдохом.
— Я достала все из твоей сумки, чтобы оно могло высохнуть, — сказала Ахмья, обходя его сзади. — Я… надеюсь, ты не против?
Рекош повернул к ней лицо. Она стояла рядом, длинные черные волосы рассыпались по плечам, прикрывая маленькую грудь, а руки беспокойно теребили живот. Даже ее крошечные пальчики на ногах, такие странные и в то же время такие восхитительные, шевелились на земле.
Возможно, ему следовало испытывать стыд за то, что он не смог позаботиться о своих вещах, но он мог только гордиться ею.
Его жвалы изогнулись в улыбке.
— Да. Это хорошо, Ахмья. Ты сделала то, что должен был сделать я.
— Ты был истощен и ранен, — нахмурившись, она указала на его левую переднюю ногу. — Ты все еще ранен.
— Небольшая рана, — сказал он с придыханием. — Могло быть и хуже.
— Но ты не можешь наступать на нее, Рекош.
Ахмья наклонилась и подняла одно из из своих шелковых одеяний, но не раньше, чем Рекош заметил легкую дрожь ее нижней губы и слезы, навернувшиеся на глаза. Она подошла ближе, лавируя между его левыми ногами, и накинула влажный шелк на заднюю часть его тела, вытирая воду со шкуры.
Из его горла вырвалась тихая трель. Никто никогда не заботился о нем подобным образом, по крайней мере, с тех пор, как он был птенцом, но чтобы Ахмья делала это для него…
Это было то, что пары делали друг для друга. Простой, интимный способ служить друг другу. Показать свою заботу.
— Ты пострадал из-за меня, — сказала она тихим и безжизненным голосом. — Эти звери напали из-за меня.
Рекош повернулся к ней, взяв за подбородок одной рукой и заставив посмотреть на него. Ее глаза заблестели, и слезы, которые собрались в них, потекли по щекам. Он не хотел видеть ее слез. От этого все внутри него сжималось и переворачивалось, весь мир казался неправильным.
Он издал огорченное жужжание.
— Не из-за тебя, Ахмья. Потому что они были голодны. Потому что мы были одни. Потому что я плохо смотрел, — он провел костяшками пальцев по ее щеке, вытирая одну из сбежавших слез. — И мы упали из-за меня.