Его взгляд ненадолго задержался на ней, прежде чем он отвел его, обшаривая взглядом окружающую обстановку. Послеполуденный солнечный свет проникал сквозь просветы в кронах деревьев, включая довольно большой над скалой, где стояла Ахмья, делая цветы особенно яркими.
Нежное журчание источника в сочетании с другими звуками джунглей делало это место почти безмятежным.
Конечно, это не означало, что здесь было менее опасно, чем где-либо еще.
Рекош вернул внимание к Ахмье, придвинулся ближе и забрал у нее копье, прежде чем подхватить ее с земли. Просунув одну руку ей под ноги, а другую за спину, он прижал ее к своей груди.
— Что ты делаешь? — спросила она, обнимая его за плечи и кладя ладонь на теплую грудь.
— Я буду говорить, — сказал он, взбираясь на скалу, чтобы добраться до места на ее гребне. — Но не громкие слова.
— Не громкие слова?
— Мы должны сесть. История… тяжелая.
В тот момент она ощутила часть этого веса, он был заметен и по его голосу, и по тому, как он двигался, немного медленнее, немного более обдуманно и размеренно, без обычной непринужденной грации.
Он прошел мимо бассейна с кристально чистой, мерцающей водой и отнес ее в тенистое местечко неподалеку. Несколько более высоких каменных выступов, покрытых лианами и мхом, стояли там, как покосившиеся колонны, по бокам от низкой стены из упавших камней и валунов. Часть земли внутри естественной ниши, созданной этим нагромождением, была покрыта мелкой травой и пучками мха.
Прислонив копья к высокому камню, Рекош снял сумку и положил ее поверх мха, прежде чем опуститься рядом. Его сложенные передние ноги образовали импровизированное сиденье, и, как только он устроился, то усадил Ахмью на них так, чтобы она прижалась спиной к его груди.
Потянувшись в сторону, он открыл сумку, достал бурдюк с водой и протянул ей.
— Пей, ви’кейши.
— Спасибо, — Ахмья улыбнулась и откупорила его, сделав большой глоток прохладной воды. Он тоже выпил, прежде чем вернуть бурдюк в сумку.
Когда она начала поворачиваться к нему лицом, Рекош положил руки ей на плечи, удерживая на месте.
Брови Ахмьи нахмурились.
— Рекош?
Он скользнул ладонью с ее плеча вверх по шее, где обхватил горло и нежно запрокинул голову назад. Его красные глаза были серьезными, когда он смотрел на нее сверху вниз.
Ахмья посмотрела на него в ответ.
— Ты не обязан мне ничего рассказывать.
— Я хочу, — он провел другой рукой по ее щеке, касаясь кожи тыльной стороной когтей.
Дрожь пробежала по телу Ахмьи от его прикосновения, от его голоса, от пристального взгляда, устремленного на нее.
— Я буду слушать.
Рекош убрал руку с ее шеи и запустил пальцы в волосы. Кончики когтей задели кожу головы, когда он расчесывал пряди, но он был таким нежным и благоговейным, что все, что она почувствовала, это покалывание, оставшееся после них. Он просто расчесывал ей волосы, оставаясь тихим достаточно долго, чтобы у Ахмьи возникло ощущение, что это его способ успокоиться.
Откинув голову назад, она закрыла глаза и сложила руки на коленях, давая ему столько времени, сколько было нужно.
— Как я уже сказал, я был самым маленьким в выводке, — начал он низким голосом. — Мой отец был ткачом, а мать — Клыком. Я не мог пойти с ней, поэтому последовал за ним, чтобы спрятаться от других. Чтобы быть в безопасности. Он научил меня ткать. Научил многим вещам. Может быть, он и не знал, почему я последовал за ним, но это принесло ему радость. Радость от того, что он делился иголкой, ниткой и ткацким станком, радость от того, что учил и видел, как я учусь. Поскольку я был маленьким птенцом среди больших вриксов, я держал свои слова при себе и слушал, и многому научился. В клыках и когтях воина есть сила, но в словах тоже есть сила. Знание — это сила. И поскольку я был маленьким, они говорили так, как будто меня не было рядом, — его пальцы продолжили работу, разделяя ее волосы на пряди, которые он держал крепко, но тянул. — Шепоты, говорят вриксы. Это то, чему я научился, — Рекош защебетал. — Но большинство из них были сказаны не шепотом.
— Наше слово — сплетни, — сказала Ахмья с ухмылкой.
— Сплетни, да. Я сидел рядом с отцом, ткал и слушал. Вскоре я понял, что слова иногда могут дать мне безопасность. Знания можно использовать как щит и копье. Знание слов, которые вриксы хотели услышать, было силой. Но все, чего я хотел, это стать величайшим ткачом в Такарале, чтобы мой отец видел меня всеми восемью глазами и гордился мной.
Острая боль пронзила грудь Ахмьи, и ее глаза защипало от подступающих слез. Она открыла их шире. Сделав медленный, глубокий вдох, она прогнала слезы и положила руку на ногу Рекоша. Она была тверже, плотнее всего остального тела, но волоски на ней были мягкими под ее ладонью и слегка приподнялись от прикосновения.
— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказала она. — Я хотела того же от своего отца. Он… не замечал меня, как бы я ни искала его одобрения, как бы сильно ни старалась.
Из его груди вырвался несчастный гул.
— Мне жаль, ви’кейши. Но знай, что я видел тебя всегда.
Ее нижняя губа задрожала, и, несмотря на все усилия, она не смогла сдержать слезы, наполнившие глаза.
— Я знаю.
Он наклонился и потерся жестким ртом о ее висок. Теплое дыхание коснулось ее кожи.
— Не надо слез, Ахмья. Не надо снова дождя.
Ахмья негромко рассмеялась.
— Прости. Обычно я не такая плаксивая… По крайней мере, я не была такой до того, как проснулась в этом мире.
— Я знаю, это тяжело. Со временем все наладится.
Она повернула к нему лицо. Ее губы были так близко от его рта, так близки к тому, чтобы коснуться его, поцеловать.
— С тобой все лучше.
Издав негромкую трель, он поднял голову и снова пустил в ход руки.
— Мне лучше с тобой.
— Пожалуйста, продолжай, — она легонько сжала его ногу. — Я хочу знать больше.
Он снова замолчал, и она почти почувствовала, как он собирается с мыслями, заплетая ей волосы. Он заговорил после глубокого, медленного вдоха.
— Я сказал, что моя мать была Клыком. Она служила королеве Азунаи, которая была королевой до Зурваши. Она была… большой, — он тихо защебетал. — Но нежной. Сильная, но добрая. Я вижу ее в Ансет. Мне не нравилось, когда мать приходила к нам в логово с ранами, и я всегда пытался помочь ей. Мои раны… Они были такими маленькими, а ее — такими большими.
— Я пытался скрыть их от нее. Но она видела. Она знала. Она всегда помогала, и всегда так нежно. Она не заставляла меня чувствовать себя маленьким, не заставляла меня чувствовать себя слабым. Она заставляла меня чувствовать себя… в безопасности. Заставляла меня чувствовать себя достойным.
— Мне было всего пять лет, когда моя мать погибла в битве с огнеглазыми. Ее принесли обратно в Такарал, и я смотрел, как отец шьет для нее саван. Я пытался помочь, хотел, но он мне не позволил. Я не знал почему. Мы оба были ткачами, и эта нить связывала нас. Мне было грустно. Я знал, что ему тоже было грустно, но он… изменился. Он шагал, окруженный облаком, тьмой. Пока мы ткали, я рассказывал ему истории, некоторые из которых слышал от других, некоторые придумал сам, надеясь заставить его поговорить со мной. Я старался ткать с большей осторожностью, чтобы его сердца улыбались. Но он не видел. Он не мог. Мои братья и сестры по выводку стали более добрыми в нашей печали. У нас не было матери, и отец долгое время бродил во тьме. Его тело было рядом, но дух — далеко. Никто из братьев и сестер не хотел учиться ткачеству. Сестры хотели быть похожими на мать, быть Клыками. Единственный раз, когда мы снова увидели огонь в отце, это когда они сказали ему об этом. Он кричал, рычал и сказал им, что нет, никогда, они не последуют за матерью.